Чужие и свои. Русская власть от Екатерины II до Сталина

Что значит — не сломлен? Ведь есть обстоятельства сильнее человека: в те времена таким обстоятельством были голод и законы, сегодня — законы. Это ситуации, когда человек теряет возможность действовать так, как он считает нужным. Но я пока об этих случаях не пишу, а пишу о среднем русском в состоянии полной свободы выбора. Ведь создание добровольных объединений русских, тех же колхозов, предусматривало свободу их воли, следовательно, будущие члены колхозов заранее просчитывали ситуацию того, что на них будут паразитировать хитрые члены колхоза, и видели, кто это будет.

И при создании таких рабочих коллективов из русских следовало максимально учесть наработки русских рабочих артелей, которые были абсолютно добровольны и в которых все аспекты национального мировоззрения максимально учитывались. Кроме этого, инициатору создания таких артелей нужно было учитывать не только то, что работники буду стремиться к халяве за счет других, — это понятно, и даже это вопрос десятый.

Главное, надо было учитывать, что работники учитывают, что все они стремятся к халяве за счет других, и их естество протестует против мысли, что они — объект паразитирования. Вот это никогда не учитывается.

Близко к этим колоколам примыкает и вопрос честности. Тут два колокола видят все. С одной стороны, абсолютная честность внутри своей жилой зоны, честность до ситуации, когда многие деревни испокон веков не знали замков на дверях своих изб, тут и лютая ненависть к конокрадам, сопровождавшаяся их убийством особо жестоким способом. И …одновременно наличие сфер, в которых воровство не считалось преступлением. Скажем, те же потравы, в которых самым тяжелым неофициальным наказанием был компенсирующий убытки штраф, а распространенным — когда хозяин потравленного поля просто по шее надает. Понятно, что у барина украсть пару бревен или воз сена — это чуть ли не подвиг, но ведь воровали и друг у друга. В то время всем было известно, что если у крестьян есть лес и он в общинном пользовании, то он будет цел-целехонек. Но если он разбит на участки для каждой семьи, то он будет изведен немедленно, причем взаимными порубками. Ведь когда лес общинный и ты привез во двор бревно без согласия общины, то понятно, что ты его украл в общинном лесу, но если у тебя в этом лесу есть делянка, то поди проверь, на своей делянке ты срубил это бревно или на соседской?

Энгельгардт рассказывает, как его смешили петербургские «ученые», разрабатывающие типовой договор на работы между крестьянами и помещиком. Какой еще договор? Клятв никаких не надо было. Если крестьянин взял деньги и договорился, что он за них выполнит работу, то он ее выполнит. Мало этого, часто условием оплаты труда крестьянина было «как людям». То есть, взяв зимой деньги под уговор, что он, к примеру, будет расчищать заросшее поле, крестьянин не знал, сколько это будет стоить. Между тем, узнав об этих условиях, выходила на этот заработок вся деревня с богачами, тоже не зная, сколько именно получат, и только потом, разузнав, сколько за такую работу получают в округе, предъявляли счет Энгельгардту. И в то же время ему надо было заводить сторожевых собак потому, что один сторож не обеспечивал охрану от воровства раскинутых на большой площади хозяйственных построек, а второго нанимать было не по карману.

Что тут поделать — это мы, русские.

Желание и нежелание быть хозяином

Теперь вопрос о самооценке русских крестьян. Они чрезвычайно гордились тем, что они полноправные хозяева, стремились быть хозяевами, даже к помянутым Энгельгардтом бездельным помещикам относились свысока. Никакая «умственная» работа не ценилась вовсе и за работу вообще не считалась. Вспоминаю рассказ о певце Шаляпине, который как-то после ресторана нанял извозчика, и тот его спросил, при каком барин деле? Я пою! — гордо ответил певец. Да мы все поем, — отмахнулся извозчик, — а дело-то у тебя какое?

Русский крестьянин со своим статусом хозяина презирал не только холуев, но даже батраков, Энгельгардт пишет, что само «слово “батрак” считается обидным». Вот это гордость от того, что ты хозяин, — это один колокол.

Второй. При всем стремлении быть хозяином у русских крестьян был категорический отказ иметь землю в частной собственности, а ведь, по рассуждениям ученых умников, невозможно быть хозяином без владения средством производства (в сельском хозяйстве — без земли в частной собственности). Энгельгардт констатирует: