Чужие интриги

Отец сенатора – высокий, сильный, спокойный мужчина, в глазах которого совершить одно преступление ради того, чтобы замести следы другого, было чем-то немыслимым. Он с трудом закончил школу, однако знал по памяти все созвездия и мог в мгновение ока сосчитать все точки на костяшках домино. Его нелегко было вывести из себя, зато он всегда готов был встать на защиту слабого.

Он воевал в Германии под командованием генерала Паттона. Там же был убит и там же и похоронен. Но до войны он жил и работал на скотоводческом ранчо в южном Техасе. Каждый год по весне он сажал маленького Клита перед собой в седло, и они вместе с другими ковбоями участвовали в загоне скота.

В те годы на ранчо самыми опасными были не люди, которые могли выстрелить тебе в спину, а гремучие змеи, одичавшие лошади и быки. Дни, проведенные в седле, были длинными, тяжелыми и пыльными. По ночам в небе сияли звезды. А на рассвете перед тем, как вскочить в седло, загонщики собирались у костра, чтобы выпить по кружке обжигающе горячего, крепкого кофе.

После войны его овдовевшая мать переехала в Миссисипи, поближе к семье, так что юность Клита прошла вдалеке от ранчо. Большую часть жизни он прожил в Вашингтоне, но даже сейчас, спустя шестьдесят лет, в его памяти еще живы были воспоминания о дурманящем аромате жареной свинины, навоза и кожи, смешанные с запахом сигареты, которую его отец всегда скручивал после завтрака под открытым небом. Ни один кофе в мире не был отвратнее того пойла, что пили загонщики. Но для Клита вкуснее этого напитка не было.

Клит обожал такие утра. И отца тоже. Он еще не забыл, как счастлив был, прижимаясь к широкой отцовской груди, с каким уважением другие загонщики, эти грубые, неотесанные мужчины, всегда относились к его отцу. И как он отчаянно им гордился.

Этим утром, – впрочем как и всегда, – сенатор старательно гнал от себя мысль о том, стал бы его отец гордиться таким сыном, как он.

Он включил на кухне свет.

За столом, попивая кофе, сидел не кто иной, как Грей Бондюран.

– Доброе утро, – невозмутимо приветствовал он сенатора.

Ни в голосе, ни в позе его не чувствовалось ни малейшей враждебности, однако сенатор моментально напрягся. Ему ли было не знать, что предательства Бондюран не прощает. К тому же Бондюран был весьма опасным человеком.

Может, все эти воспоминания об отце, лагерной жизни и загоне скота были чем-то вроде вещего сна, предупреждающего о неминуемой гибели от руки человека, которого он так подло предал? И сенатор вдруг со стыдом понял, что боится – боится так, как никогда в жизни.

Конечно, он был слишком горд, чтобы это показать, поэтому просто налил себе кофе и присоединился к своему непрошеному гостю за столом. Наверное, стоило бы поинтересоваться, как Бондюрану удалось незамеченным пробраться в дом, тем более учитывая сложнейшую охранную систему. Впрочем, глупо спрашивать об этом бывшего морпеха, сумевшего в свое время проникнуть за стены ближневосточной тюрьмы.

Чувствуя на своем лице холодный, немигающий взгляд Бондюрана, сенатор невозмутимо сделал глоток кофе.

– Думаю, мои извинения тебя вряд ли удовлетворят.

– Оставьте их себе. Просто отзовите своих псов.

– Не могу. Все зашло слишком далеко. Теперь я уже бессилен что-либо сделать.

– Проклятье! Еще как можете! Это ведь вы заварили эту кашу – значит, в вашей власти это прекратить. Или все ваши разговоры о собственном влиянии не более чем пустая похвальба?

Бондюран всегда был достойным противником. Такому бессмысленно вешать лапшу на уши – все равно не поверит. Сенатор и не пытался.

– Чего ты хочешь?

– Отыскать Ванессу и отвезти ее к вам. Но пока федералы дышат мне в затылок, у меня связаны руки.

– Ванесса в безопасности.

– И вы в это верите?

– Она сейчас в Тэйбор-Хаус.

– Мне известно, где она.

Сенатор уже открыл было рот, чтобы спросить, как ему удалось это выяснить, но передумал, решив, что это бессмысленно.

– Вчера вечером я разговаривал с Дексом Леопольдом. Он теперь заведует клиникой. И недвусмысленно предупредил его, что в его же интересах вернуть мне дочь живой и здоровой.

Презрительно фыркнув, Бондюран придвинулся к сенатору.

– Неужели вы не поверили ни слову из того, что услышали от нас с Барри? Ни о беременности Ванессы, ни о смерти ее ребенка якобы от СВДС?

Будучи политиком до мозга костей, сенатор не торопился с ответом.

– Молчите? Но если вы подозреваете, что в наших словах есть хоть малая толика правды, то как же вы можете надеяться, что Дэвид оставит все, как есть? Вы ведь знаете его лучше, чем кто бы то ни было! И если он действительно убил ребенка Ванессы, неужели вы думаете, что есть хотя бы призрачный шанс на то, что он оставит ее в живых, зная, что она не станет молчать?

Сенатор и сам уже думал над этим – правда, уже заранее зная, что ответ ужасающе прост.

– Чего ты хочешь? – хрипло повторил он.

– Иметь возможность свободно передвигаться, не опасаясь, что меня упекут за решетку. Мне плевать, как вы это сделаете, но снимите меня с крючка.

– И как, по-твоему, я…