Чужие паруса

— Правда твоя, Флегонт, поощупать надо, что за люди, — раздался чей-то угрожающий голос.

— Вот что, мужики, со всеми враз говорить — не договориться. Зовите, у кого мозги покрепче — обсудим… А ссориться нам нечего, — миролюбиво предложил Степан. — На пословку, на дурака да на правду суда нет.

— Ладно, маленько пообождите, ребята, — согласился хмурый мужик.

Он толкнул локтем соседа, наклонился и что-то вполголоса сказал. Тот поднялся и тут же скрылся в толпе.

Ждать долго не пришлось. Чернявый, небольшого роста мужичонка отозвал друзей в сторону.

— Сюда, ребята, — раздался бойкий тенорок. — Садись на телегу. Посидим рядком да поговорим ладком. Истинно так. А потом и каши отведаем.

Наблюдавшие издали мужики видели, как Петр Малыгин, размахивая руками, что-то горячо говорил, показывая то на монастырь, то на реку. Чернявый внимательно слушал, смешно причмокивая губами. Время от времени он хлопал себя по коленкам и смеялся.

— Добро, — сказал мужичок, выслушав Петряя, — на том порешим; ежели по-твоему выйдет, всем быть в довольстве. Истинно так! А с Яковом свидитесь, скажите: Фома Гневашев, дескать, послал… А теперя, ребята, доставай ложки.

Мореходы подошли к котлу с дымящимся варевом, мужики потеснились, уступая гостям место.

— Откуда, Петя, про тайник знаешь? — спросил Шарапов, зачерпнув похлебку деревянной ложкой.

— Недаром я с отцом Феодором дружбу водил. Была у старца в деревеньке девка Прасковья — в келью к нему ходила. Оденет черную ряску да тайничком прямо к святому отцу.

— А ты… в чем твоя заслуга?

— А я, бывало, ту девку к нему провожал. Страшилась Прасковья одна ходить. Потому про тайник знаю. Старец-то меня всяко ублажал: и денег даст, и вином угощает… тогда-то и ключ я у него в келье видел. А про тайник только соборные старцы — отцы святые — знают, — добавил Малыгин, — простым монахам неведомо…

Глава семнадцатая ПАУКИ И МУХИ

Река Безымянка выливается из самой что ни на есть глухомани онежских лесов. Сосны, ели вперемежку с густым березняком, рябиной, осиной и ольшаником образуют непролазную чащу. Шиповник и смородина, малина и можжевельник густо заполняют все тропинки, все полянки.

Кучи валежника, гниющие пни и стволы упавших деревьев на каждом шагу преграждают путь. Угрожающе наклонились, держась на ветвях собратьев, лесные великаны, поваленные ветром. Ноги путника утопают в гнилой, болотистой почве, хлюпают в сырых мхах. Несметными полчищами вьются комары… Топи, болота, озера и речки заполонили онежские леса. Проехать в таких лесах невозможно, пешему пройти трудно.

Озера, постепенно зарастая травами, камышом, водяными лилиями, плавучим рдестом, покрываются толстым, но дырявым ковром, сплетенным из болотных растений. Медленно наращивая толщину, мохнатый ковер превращает озера в зыбучие топи. Дыры в таком ковре, заштопанные зелеными травами и яркими цветами, — колодцы, уходящие в озерную глубь. Горе попавшему в такое болото: редко, очень редко удается человеку живым унести ноги.

Дремучий лес охраняет от нескромных человеческих глаз раскольничий скит Безымянный, построенный еще в петровские времена.

Одинокий колокол под дощатой крышей звонницы, моленная и два десятка деревянных строений окружены высоким частоколом. Скит строился по-старинному. Жилые дома, сбитые из толстых бревен, стайкой теснятся вокруг церквушки, все окнами внутрь, глухой стеной к забору. Тесовая стена делит скит на женскую и мужскую половины.

Все, в чем нуждалось общежительство — хлеб, кое-какая одежонка, инструмент, — подвозилось зимой по санному пути. Летом в скит люди пробирались по двум тропам, почти неприметным в болотах. Одна из них шла на восток к Данилову монастырю, другая на запад.

Но как найти эти тропы среди трясин и болот, знали немногие.

В глухом скиту спасаются от грехов старообрядцы-беспоповцы: полсотни сестер-инокинь, десятка два белиц да десятка два старцев. Они молятся богу, жгут свечи, кладут большие и малые поклоны и кадят ладаном. Вся черная работа лежит на спинах сотни трудников и трудниц — мужиков и баб, не имеющих иноческого чина.

Работный народ был темный, незнаемый, скрывавшийся в лесах бог весть отчего. В скиту они жили тихо, работали исправно и не выходили из повиновения большаков и большух.

Многие браться и сестры славились божественным письмом; переписывали уставом[13] «Цветники» и «Сборники» и другие старопечатные книги, рисовали финики по бокам рукописей и цветные заставки. Славился скит еще мирским художеством: инокини и белицы множили чертежи морского хождения, что присылал из города знатный выгорецкин мореход Амос Корнилов. Они чертили землицу Грумант, Белое море, остров Колгуев, Печорские берега. Мурманский берег, Матицу.

Казалось, тихо — мирно шла жизнь в далеком раскольничьем скиту. Святая молитва, пост, божественное пение — вот и все, что должно было бы занимать умы иноков и инокинь. Но было не так: дремучие леса, топи и болота не укрыли праведников от мирских пороков. И здесь грозно бушевали человеческие страсти.