Чужие подъезды

Отец все еще не мог прийти в себя. Босой, раздетый, он топтался возле Ильи и не знал, что делать. Илья снял куртку, увесистую от тяжести двух бутылок, и накинул ее на плечи отца.

— Я перепугал тебя… — с сожалением сказал он. — Ты уж прости, знаешь ведь — я бесподобная скотина.

Он прошел в комнату и плюхнулся в кресло.

— Ты выпивши? — спросил Семен Ильич, торопливо надевая пижаму.

— Нет… Хотел надраться, да не получается.

— Неприятности? — сдержанно спросил Семен Ильич.

— Дай поесть, а… — попросил Илья. — Со вчерашнего дня не ел.

— Да господи, Илюша, что это с тобой? — отец разнервничался, побежал в кухню делать яичницу. Илья остался сидеть в кресле, разглядывая комнату. Свою типовую однокомнатную квартирку неугомонный изобретатель Семен Ильич превратил в уникальное жилище. Двери здесь не открывались, а ездили, шторы поднимались и опускались, стоило лишь на кнопку нажать. Точно так же включались многочисленные лампы и бра. Мебель ездила на колесиках. Тахта и стол были вмонтированы в стену и при надобности откидывались. Нажав определенную кнопку, можно было, не поднимаясь с кресла, послушать органного Баха. Полочкам, антресолям, складным выдвигающимся ширмам не было числа. Работы по реконструкции квартиры не прекращались вот уже двадцать лет.

— Чем ты занят сейчас? — спросил Илья громко, чтобы отец слышал в кухне. — Умывальник-проигрыватель? Или унитаз-кресло-качалка?

— Нет, я делаю сейчас витраж в кухне, — сказал отец, выглядывая. Он был в фартуке, с полотенцем, перекинутым через плечо. — Можешь посмотреть. Правда, он еще не закончен. Это очень просто: берешь изоортохроматические фотопластинки, срок годности которых истек, тушь разных цветов, проявитель, закрепитель…

— Папа, — спросил Илья, — почему вы расстались?

Семен Ильич застыл, медленно стянул с плеча полотенце, вытер им руки, молча повернулся и скрылся в кухне. Илья пошел следом за ним. Отец возился с кофе.

— Господи, — сказал Илья. — Какими надо было быть дураками! Вы — два хороших, честных, добрых человека…

— Знаешь, Илья, — медленно сказал отец, не оборачиваясь, — когда мы с Валей расставались, тебе было тринадцать, и я с ужасом ждал от тебя вот этих вопросов, мысленно возражал тебе, готовился ответить на все. Но ты… ты бегал на тренировки в волейбольную секцию, крутил целыми днями пластинки, читал детективы… Так странно, что те вопросы, которые ты должен был задать мне двадцать лет назад, ты задаешь сейчас. А я, знаешь, позабыл все ответы. — Он замолчал, стал открывать шпроты. — Почему разошлись? Разные люди, ссорились часто… Сейчас, правда, не припомню из-за чего, но тогда все казалось очень крупным и значительным. Тесно было вдвоем. Садись, ешь… Что там у тебя? Водка? Ну, давай выпьем.

— Ты знаешь, — торопливо сказал Илья, не притрагиваясь к рюмке, — у меня катастрофа, все летит к черту. Самое смешное — я даже повеситься не могу, никто не поверит, что это всерьез.

— Ты что? — испуганно спросил отец. — Бог с тобой, сынок!

— Вчера, понимаешь, выяснил наконец с собой отношения. Понял, кто я есть… Я — пятак с рублевой решкой. Во всем пятачок, не более. — Сын объяснял все задушевно-мрачным шепотом, а в глазах его сидел такой отчаянный, такой зловещий черт, что уж лучше было не возражать ему, не перебивать, не убеждать в обратном. — Ты вот обрати внимание, я у тебя который раз? Третий? А ведь ты больной, у тебя и печень, и сердце, и еще черт-дьявол. Ты ведь здесь лежать будешь, и воды никто не подаст.

— Нет, у нас соседи хорошие…

— Ой, молчи! — недобрым шепотом воскликнул сын и стукнул по столу так, что кофе выплеснулся из чашек. — Я бесполезный кузнечик. Мне вчера любимая женщина сказала: «Ты все в мальчиках ходишь?» Любимая женщина — я ее прикончил десять лет назад, а она меня — сегодня.

— Тебе выпить надо, смягчиться… — Отец попытался придвинуть к нему полную рюмку, но сын отвел его руку.

— А мать? — продолжал он. — Ты спроси, когда я по-человечески с ней говорил? А ведь она поседела от того, что видит мою никчемность, как я годами швыряюсь. Я ничего не замечаю, ничего! Вот недавно бабаня сказала о тебе: «Мосты он хотел сделать». А откуда она знает про мосты?

— Я… звоню иногда… — трудно сказал отец, — когда мама в школе.

Наступила тягостная пауза.

— Везде, — тяжело сказал Илья, — по всем швам… Половина жизни прожита… в мусоропровод!

— Ну зачем ты так?! — горячо возразил отец. — Ты работаешь, ты журналист, в газете тебя ценят, товарищи тебя люб… — он не договорил, осекся, увидев, как округляются бешеные глаза сына.

— Ты?! — закричал Илья. — Ты мне это говоришь?! Ты — старый геолог, работяга? Всю жизнь в партиях, в поле, в горах, — рубашка в поту, впроголодь, всухомятку, сколько месторождении ты открыл!

Илья вскочил с табуретки, заметался по кухоньке.

— Ты же жалеешь меня, утешаешь! Не надо меня утешать!

Взгляд его упал на пиджак, лежащий в кресле.