Чужие сны и другие истории

Владимир Набоков подчеркивал, что Диккенс не писал каждую фразу так, словно от нее зависела его репутация. «Когда у Диккенса появлялись мысли, которыми он хотел поделиться с читателями посредством беседы или рассуждений, он обычно не блистал воображением». По мнению Набокова, Диккенс умел заставить читателя читать; он полагался на силу своих описаний в той же степени, в какой полагался на свое умение создать у читателей ощущение эмоционального единства с его персонажами. Очень простой стиль повествования и эмоциональный интерес к героям — вот что заставляет читателей диккенсовского романа читать трехсотую страницу с большим вниманием, нежели тридцатую. «Яркие всплески воображения умело разнесены в пространстве романа», — так пишет об этом Набоков.

«Но разве он не преувеличивал все подряд?» — вопрошают критики.

«Когда говорят о преувеличениях Диккенса, мне кажется, что у этих людей нет ни глаз, ни ушей, — писал Джордж Сантаяна.[69] — Они имеют лишь понятия о людях и вещах, которые принимают с присущим им консерватизмом, как некие дипломатические ценности». Тем, кто утверждал, что в реальной жизни никто не проявляет таких чувств, как у Диккенса, что людей, подобных Уэммику, Джеггерсу или Бентли Драмлу, не существует, Сантаяна отвечал: «Вежливый мир лжив; такие люди есть; в правдивые моменты нашей жизни мы и сами являемся такими людьми». А вот что писал Сантаяна в защиту стилистических «крайностей» Диккенса: «Эта способность, делающая Диккенса превосходным комедиографом, сделала его чуждым для последующего поколения, где люди, обладавшие вкусом, были эстетами, а наделенные добродетелями — высокомерными снобами; они хотели чопорного искусства, а он дразнил их многочисленными импровизациями, им требовался анализ и ход развития, а Диккенс предлагал им абсолютную комедию».

Неудивительно, что популярность Диккенса и сам факт ее существования не спасали его от частых насмешек и превратных толкований. Во время своей первой поездки в Америку Диккенс неустанно обличал тогдашнюю американскую практику игнорирования международного авторского права. Он открыто высказывал свою ненависть к рабству, а также нашел отвратительной и варварской привычку американцев «плеваться повсюду». За эту критику из уст знаменитого англичанина местные критики, не оставшись в долгу, окрестили Диккенса «репортером сиюминутностей» и «знаменитым литературным поденщиком». Его мировоззрение было названо «грубым, вульгарным, дерзким и поверхностным», асам он — «ограниченным» и «самодовольным». Среди всех, кто приезжал в «нашу удивительную и необыкновенную страну», Диккенса посчитали «самым никчемным… по-детски незрелым… самым позорным и презренным…»

Конечно же, у Диккенса были враги, но они не обладали его замечательным творческим чутьем, и их жизнь не шла ни в какое сравнение с его яркой и насыщенной жизнью. Перед началом работы над «Большими надеждами» Диккенс сказал: «Я должен сделать из этой книги максимум возможного — доброе имя». Хорошо сказано. Многие писатели сожалели, что Диккенс их «опередил» и они не могут дать такое заглавие своим романам. А ведь этими словами можно было бы озаглавить немало прекрасных романов. «Великий Гэтсби»,[70] «На маяк»,[71] «Мэр Кэстербриджа»,[72] «И восходит солнце»,[73] «Анна Каренина», «Моби Дик»[74] — все это, несомненно, романы о больших надеждах.

2. Узник брака. «Единственное счастье, которого я в жизни так и не изведал…»

«А что вы скажете о его сюжетах? — не унимаются критики. — Вы не находите их неправдоподобными?»

Боже мой, да как у вас язык поворачивается? Интересно, из тех, кто называет сюжет «неправдоподобным», многие ли осознавали, что они вообще не любят никакие сюжеты? По самой природе своей сюжет не может быть абсолютно правдоподобным. Если вы прочли достаточное количество современных романов, вам, скорее всего, непривычно наличие в романе сюжета. Столкнувшись где-то с сюжетной линией, вы бы наверняка посчитали ее неправдоподобной.

Приведу эпизод из недавней истории. Когда в тысяча девятьсот восемьдесят втором году англичане отправились к месту их «маленькой войны» с Аргентиной,[75] для переброски войск они использовали роскошный круизный лайнер «Королева Елизавета II». И что стало высшим военным приоритетом для аргентинцев, значительно уступавших англичанам по численности и вооруженности? Разумеется, потопление «Королевы Елизаветы II», чтобы одержать, по крайней мере, «моральную победу». Вообразите себе этот сюжет! Однако в сообщениях средств массовой информации мы соглашаемся с куда более неправдоподобными сюжетами, чем те, что встречаем в художественной литературе. Литературный сюжет должен быть крепче и цельнее новостных сюжетов; вот почему даже самые маловероятные и неправдоподобные сюжеты зачастую выглядят правдивее событий реальной жизни.