Чужие сны и другие истории

(Где бы я ни преподавал, я всегда говорил студентам: «В белом листе бумаги, ожидающем вашей первой фразы, есть нечто удивительное и пугающее. Этому белому бумажному прямоугольнику совершенно нет дела до вашей репутации или ее отсутствия. Чистый лист не читал ваших предыдущих произведений; он не восхищается вашими прежними удачами и не высмеивает ваши провалы. В этом и заключается волнующее чудо и страх перед началом. Я имею в виду каждое начало. Это состояние, когда самый опытный преподаватель вновь и вновь становится студентом».)

Ну а как сложилась судьба автора рассказа о вилке? Где он теперь? Думаю, что в Бостоне. Важнее, что он не оставил литературу. Он стал публикуемым автором, и хорошим. Мне очень понравился его первый роман. Я был особенно рад убедиться, что героями романа он сделал людей, а не вилки, ложки и ножи.

Увы, все эти по большей части приятные воспоминания не должны скрывать печального факта. Многим студентам я наверняка казался кем-то вроде Нельсона Олгрена. Уверен, я задевал чувства молодых писателей, оказавшихся серьезнее и талантливее, чем мне тогда думалось. Но как Нельсону Олгрену не удалось навредить мне своей грубой и не всегда справедливой критикой, так и я, думаю, не причинил вреда настоящим писателям. Как-никак, настоящие писатели лучше приспособлены к тому, что окружающие их не понимают.

Когда такое происходит со мной, я просто напоминаю себе слова Теда Сибрука: «То, что ты не слишком талантлив, — еще не конец жизни».

«Воображаемая подружка» (1995) От автора

Несколько страниц этих воспоминаний я взял из своего письма к Джону Бейкеру, выпускающему редактору из «Паблишерс уикли». Часть моего письма Джон включил в свою статью от пятого июня девяносто пятого года. Фрагменты моих воспоминаний о Доне Хендри взяты из посвященного ему некролога, написанного мною осенью девяносто пятого года для «Эксетер бюлитин». Отрывок из «Воображаемой подружки» появился опять-таки осенью того же года в журнале «Ньюйоркер».

Я благодарен Деборе Гаррисон из упомянутого журнала и своей жене Дженет за их редакторскую работу над ранним вариантом моих биографических заметок. Тогда название было другим — «Наставники» («Mentors»). Вы не поверите, но «борцовская» часть занимала там менее десяти страниц! Дебора и Дженет, что называется, взяли меня в оборот. «Ты что, издеваешься? Где тут борьба?»

Причина появления нынешнего варианта воспоминаний такова. Незадолго до Рождества тысяча девятьсот девяносто четвертого года я перенес операцию на плече. Я был совершенно не готов к тому, чтобы по несколько часов в день и в течение нескольких месяцев восстанавливать плечо. Я знал, что хирург немного поработает пилой в области акромиально-ключичного сустава. Знал я и о разрыве сухожилия вращающей мышцы. Однако я не знал, что сухожилие отслоилось от плечевой кости. Не знал об этом и хирург, пока не приступил к операции.

Физиотерапевтические процедуры длились по четыре часа в день. И так — четыре месяца. Я собирался после Рождества начать новый роман, однако состояние, в котором я поневоле оказался, этому не способствовало. У меня скопилось около двухсот страниц заметок к роману; я сочинил «неплохое» первое предложение, но восстановление плеча все равно оттягивало на себя и внимание, и мысли.

В один из январских дней девяносто пятого года я сидел в кабинете жены и докучал ей своим присутствием. Я транжирил чужое время, отвлекая Дженет и ее помощницу от работы, совал нос в груды рукописей, ждущих прочтения (обычное зрелище в кабинете любого литературного агента). Мне совсем недавно сняли швы, и я только-только начал посещать физиотерапевтические процедуры. До снятия повязки с левой руки было еще далеко. Словом, я откровенно скучал.

Дженет не любит, когда я торчу в ее кабинете.

— Почему бы тебе не потопать отсюда? — спросила она. — Иди и займись романом.

— Я не могу писать роман одной рукой, да еще после четырех часов процедур, — ответил я самым несчастным тоном, какой мне удалось придать своему голосу.

— Тогда напиши воспоминания или что-нибудь в этом роде, — предложила Дженет. — Только исчезни из моего кабинета.

Я поставил себе цель: за четыре месяца написать биографические заметки объемом сто страниц. Работа заняла пять месяцев, а число страниц в законченной рукописи равнялось сто одной, не считая фотографий.

Таким образом, зима девяносто пятого года ушла у меня на восстановление (я не оговорился, апрель в Вермонте — зимний месяц). Утром я отправлялся к физиотерапевту. Эта женщина производила разные манипуляции с моим плечом. Она прописала мне упражнения на растяжки и занятия с отягощениями, которые я выполнял днем. В послеполуденные часы я писал воспоминания, затем, ближе к вечеру или ранним вечером, шел в свой борцовский зал выполнять предписания физиотерапевта.