Чужими голосами. Память о крестьянских восстаниях эпохи Гражданской войны

Яркий пример «героического» нарратива представляет интервью А. Е., одного из лидеров неформального объединения сторонников Антонова. В интервью респондент назвал подавление восстания «международным геноцидом против русского мужика» силами «эстонского корпуса и латышских „красных“ стрелков». В отличие от остальных респондентов в интервью А. Е. прослеживается националистский и антисемитский нарратив: «Возьмите 69… 69, повторяю, фамилий руководителей уничтожения Антоновского восстания, и почитайте их фамилии и национальность. <…> 49 евреев, остальные – поляки, немцы, эстонцы». Антонов противопоставляется подавителям восстания как представитель «интеллигенции русской в России»:

Да, он безбашенный, да, убийца, убил полицейского, был приговорен к смертной казни, только благодаря вмешательству Столыпина он был помилован. Но это был еще интересный человек, и он, и его брат. Брат писал стихи, брат играл на скрипке, играл на рояле. Понимаете, это были еще интересные люди36.

Как отмечает антрополог Оксана Головашина, в общественной дискуссии о Тамбовском восстании предметом разговора является не личность участников восстания или его подавления, а модель прошлого для настоящего37, при этом само восстание оказывается референтной точкой, к которой апеллируют и его сторонники, и противники38.

Как показали интервью, члены описываемого сообщества памяти к настоящему относятся критически и высказывают инвективы как в адрес советских властей (см., например: «Эта власть была кровожадная по отношению к простолюдинам. Простые люди быстро поняли, что их просто обманули в 17-м году»39), так и нынешних политиков. В интервью они использовали антоновщину для легитимации своего критического отношения к современным российским властям, которые они характеризуют как наследников советской власти, подчеркивая «бандитскую» природу государства как такового40.

К примеру, говоря об упадке сельской жизни, закрытии деревенских больниц и школ, Н. С. объяснял их продолжением советской политики, с которой боролись еще участники восстания:

Вот это все отголоски той тупой политики, которую проводили в 20-е годы. Те люди сами, по своей природе, бандиты, которые заняли ключевые посты в государстве. И они бандитскими методами насаждали новую власть, не понимая последствий. <…> И поэтому народ стал мигрировать. Сегодня мы по Тамбовской губернии видим, демографический провал таков, что просто меня шокирует. Ежегодно порядка двадцати тысяч населения недосчитывается Тамбовская область41.

В интервью члены проантоновского сообщества памяти (во время полевой работы мне удалось обнаружить всего одно подобное сообщество, но, вероятно, их больше) часто апеллируют к тому, что, раз в Тамбовской области существуют памятники красноармейцам, необходимо уравновесить эту «коммунистическую» память крестьянской. Не вернакулярными памятниками (речь о которых пойдет ниже), широко представляющими «крестьянскую» память о восстании, но официальными государственными мемориалами. По словам жителя Инжавино В. К., то, что память о восстании официально не представлена в Тамбовской области, «не обозначена на исторической родине этих событий, это по меньшей мере, на мой взгляд, странно, странно по меньшей мере. А по большей мере это преступное, не побоюсь этого слова, преступное по отношению к своей истории, нашей Тамбовщины»42.