Чужое небо (СИ)

Баки не видел, потому что не вертелся, а всю концентрацию тратил на то, чтобы утихомирить в себе недобрые предчувствия, но был абсолютно уверен, что, пока Чижов орудовал ножницами над его головой, сразу несколько стволов дышали ему в затылок, готовые среагировать на любое неосторожное движение. От первой до последней секунды Барнс сидел так неподвижно, в таком напряжении, что в конце процедуры почувствовал, как капли пота стекают по его открывшимся вискам, а рубашка липнет к спине.

Если кто-то это и заметил, а Баки был уверен, что не заметить было невозможно, все промолчали.

— Протокол прописывает нам целую кучу запретов в обращении с тобой, но вот что точно не запрещено, а даже приказано — так это кормить твой суперсолдатский рот, как на убой…

— Супер… что? — рискнул переспросить Баки, но был осажен недвусмысленным взглядом и быстро понял, что это как раз из вышеупомянутой категории «запретов».

— …Поэтому держи, — командир протянул Барнсу небольшой тонкий прямоугольник, завернутый в грубоватую на ощупь коричневую бумагу. — Заработал.

Получше рассмотрев предмет, Барнс прочел «ШОКОЛАД» крупными черными буквами на обертке.

Под конец этого неожиданно насыщенного дня Баки ждал сюрприз еще более необъяснимый. Никто не провожал его в комнату. Никто не инструктировал насчет времени, в которое он должен уложиться, принимая душ. Никто не запер за ним дверь.

Ему просто пожелали «Спокойной ночи» и отпустили.

И он почти дошел до своей комнаты, уже толкал рукой дверь, как вдруг совершенно отчетливо услышал разговор. Была ли в том вина говоривших, утративших бдительность, или системы вентиляции, или его не в меру острого слуха из той самой запретной категории «супер», но Баки услышал и ничего не мог с собой поделать.

— Совсем рехнулся, Смирный?! Что вообще все это было?!

— Он пять дней безвылазно сидел в четырех стенах. «Преступление и наказание» выучил наизусть до последней запятой, как стенограмму с донесением. И все остальное, уверен, тоже. Дали бы ему еще фору, он бы от нечего делать научился сквозь стены проходить, а там поди найди!

— Все шутки шутишь, командир?

— Зверь предан тому, кто его кормит, Чиж. За ушком чешет и словцо ласковое молвит! И поверь мне, это сыграет свою решающую роль, когда он будет волен выбрать, кому перекусить глотку.

В тот день Баки узнал, что его боятся. И он честно не имел понятия, как этим знанием распорядиться.

В следующие несколько дней он помог разобрать оставшиеся завалы на складе, отказываясь обращать внимание на ноющую спину, которая в отсутствии металлизированного позвоночника физически не справлялась с нагрузками. Мышцы, или что там от них осталось на месте стыка плоти и металла, ныли, а на шрамированной коже по направлению к груди, в конце концов, расплылся здоровенный синяк. О котором не знал никто кроме собственно обладателя.

Он попробовал водку, но так и не понял, в чем ее смысл.

С ним зареклись играть в шахматы, но в картах обозвали полным профаном. Ровно до тех пор, пока в партии на плитки шоколада, когда Баки, наконец, разобрался в правилах и оставил всех без вожделенной сладости. По итогу, чтобы отыграть себе хотя бы пару плиток, его научили «Пьянице», всем существующим разновидностям «Дурака» и даже «Сундучку».

Все вместе взятое это здорово отвлекало Баки, но мышечную память, память металлических пальцев, сжимающих хрупкую шею обмануть было не так легко.

«Я такая же Диана, как ты — Солдат», — он все еще помнил эти слова и какой-то отдельной, абстрагированной от карточных комбинаций и шахматных ходов частью сознания все еще пытался решить эту загадку.

— Мужики! — пробасил Смирнов, вернувшись откуда-то оттуда, куда Барнсу доступ был закрыт. — Мальчишник объявляется закрытым. Завтра наша девочка возвращается.

В тот вечер Баки снова сопроводили до комнаты, словно напоминая лишний раз о распределении ролей. Смирнов задержался в коридоре чуть дольше положенного, попутно выдумав предлог отослать напарника подальше, а когда тот ушел, повернулся к Барнсу.

— Завтра с утра сиди у себя и не высовывайся. Она приедет в сопровождении, и этому сопровождению тебе лучше на глаза не показываться. Если вдруг попадутся излишние педанты и наведаются к тебе поговорить, отвечай коротко и только на поставленные вопросы. А лучше всего изобрази двинутого с амнезией, с которого спрос не велик.

— Может, ему еще конфетку под язык дать, чтоб он эпилептика изобразил? Тогда вообще никакого спроса не будет.

— Придурок ты, Чиж! — громким шепотом взъелся Смирнов, явно не ожидающий появления напарника, но, перекипев, снова вернул внимание Барнсу. — Бывай, приятель. Если что и было, а оно было, то не держи зла. Я должен был убедиться, что ты… ну, знаешь…

— Не двинутый? — подсказал Баки.

Он заведомо знал, каким-то шестым чувством, что этим вечером видит командира и Чижова в последний раз. Он не задал им ни одного лишнего вопроса. Он знал, что стены слушают и видят. А еще он знал, что таков его рок: все, кто проявлял к нему доброту, в рекордно короткие сроки исчезали из его жизни.

Осознавать это было больно.