Чужое небо (СИ)

Баки хотел сказать, что он остался в сознании, лишившись руки, но решил, что это будет абсолютно лишним напоминанием, поэтому молча обхватил оставшейся живой рукой большую горячую стеклянную кружку.

— Прости, — совершенно не к месту повторилась она, и Баки вынужден был поднять на нее взгляд. — Ты ничего не понимаешь, я знаю, и объяснить я не могу. Мне просто нужно, чтобы сейчас ты это услышал. Прости меня.

Баки очень хотелось узнать, за что именно, но он понимал, что ответа не получит, и спрашивать не собирался.

Стены слышали и видели, и необъяснимо для самого себя Баки очень боялся, что однажды ее заменят также, как охрану, из опасения личностной привязанности, а у ПЗС появится новый куратор, куда менее лояльный и уж точно не играющий двойные игры, будучи агентом русской разведки, вполне возможно, членом «ближнего круга», при этом с шаблонно немецкой фамилией и инициалами.

Вечером, даже по меркам его нескромного аппетита, Баки покормили на убой. А напоили и вовсе чем-то доселе невиданным, ярко-красного цвета, что один из охранников вскользь именовал «морсом».

Время на личную гигиену продлили до невиданного при новой охране срока в полчаса.

Вернувшись к себе, первое, за что Баки зацепился взглядом — новый блокнот или что-то очень на него похожее, едва выглядывающее из-под подушки только при определенном угле зрения и абсолютно незаметное с порога.

Небольшая книжка в толстом кожаном переплете, при детальном рассмотрении пользованная, хоть и очень аккуратно. На корешке, сливаясь по цвету, но выделяясь рельефом, были вытеснены две переплетающиеся буквы инициалов.

A. E.

Внутрь, между форзацем и первой страницей, была вложена полюбившаяся Баки шариковая ручка и белый, сложенный вдвое лист, исписанный сверху знакомым убористым почерком, на этот раз английским: «Папку с делом я забрала. Фотографию тоже. Всю дорогу до Москвы буду сочинять убедительную ложь для доклада в Кремле. Надеюсь, скоро вернусь. P.S. Кроме тебя это никто не должен увидеть. P.P.S. Прости.

Точно зная, что сегодня его больше не должны проверять, Баки на всякий случай осмотрелся и, забравшись с ногами на кровать, раскрыл книгу.

«Здравствуй, папа! По новым документам, очередным, честно не помню, каким по счету, меня зовут Дарья Савко. Мне двадцать один, я гражданка УССР и комсомолка. У меня все хорошо. Меня здесь не найдут. Береги себя. Люблю, твоя Э».

«Я знаю, он не получит это письмо, потому что я его не отправлю. Потому что нельзя. Потому что меня нет».

«Снова здравствуй, папочка! Сегодня я Диана Хартманн. По документам мне целых тридцать. Но так надо. Да, я снова немка по национальности. Я неосторожна, прости. Русская разведка уже роет землю в поисках моей настоящей личности. Они меня завербуют, я знаю. Я им это позволю. Я закончу то, что ты начал, клянусь! Надеюсь, сейчас вы с мамой снова вместе. Люблю и целую. Ваша Э».

«Здравствуй, папа! Сегодня уничтожили базу ГИДРы в Альпах. Не американцы, русские. Меня включили в опергруппу, чтобы найти и забрать наработки Золы по сыворотке. А там ни пробирок, ни стекол не оказалось… Только он. Единственная его наработка, всё, что у них было — живой подопытный…»

«Нет, что же я такое… Ему не нужно это знать! Для любого гения узнать, в каких ужасных целях используют его детище, во сто крат страшнее смерти».

«Здравствуй, папа! Сегодня меня допрашивал Карпов. Одного солдата ему мало. Он хочет чистую сыворотку, он ждет результатов. Я не знаю, сколько еще смогу водить их за нос. Они ничего не получат, знай».

— Бесконечно люблю, твоя Э, — шепотом вслух дочитал Баки, уже перебрав в голове не одну сотню вариантов значения этого чертова Э, которое так и не проскользнуло ни в одной записи.

Фраза: «Я такая же Диана, как ты — Солдат», наконец-то обрела свой жуткий смысл.

За неполные сутки Баки собрал в своей голове почти весь пазл.

Только легче ему от этого почему-то не стало.

Я помню всё, и всё забыл.

Каким я стал, каким я был.

Так мало слов,

Так много пены…

========== Часть 8 ==========

25 декабря 1945 год