Чужое небо (СИ)

Память Барнса все еще подводила, но преимущественно в мелких незначительных деталях, поэтому он был почти уверен, что так в своей жизни переживал только дважды. Первый раз, когда Стив подхватил три пневмонии за одну зиму. Второй… здесь и сейчас, когда ее не было уже полтора месяца, и Баки не знал, что ему думать. Спрашивать было подозрительно, но на исходе третьей недели он не утерпел, попытавшись вложить в вопрос минимум личной заинтересованности, спросил. Но внятного ответа от охраны не получил ни тогда, ни спустя неделю, ни спустя еще две. Предоставленный сам себе и демонам собственных тайн, он передумал всё, что мог. Всё, что не мог — тоже. Что ее раскрыли. Что отстранили от работы над проектом. Или даже убили. В конце концов, Баки решил, что случись хоть что-то из этого — он бы уже знал. Прислали бы нового куратора, или его перевезли бы в другое место, или начали бы новые серии опытов и тестов. Но все было тихо. Только сборники русских поэтов и классические произведения прозаиков постепенно сменились сначала на сборники с задачами по математике, потом — на книги по баллистике. Однажды ему принесли ватман и чертежный набор и сказали сделать чертеж траектории полета пули при заданном ее калибре, известных параметрах ствола и расстояния до цели, с учетом поправки на ветер и иные метеоусловия. На следующий день, когда Баки закончил чертеж, его отвели в помещение, специально отведенное для стрельбищ. Ему дали винтовку, приказали разобрать и собрать ее. Дали патроны, велели выбрать нужные. Указали восемь мишеней. Баки поразил все точно в центр, ни слова не сказав, насколько глупое это задание, ведь не было в наглухо изолированном бункере ни ветра, ни повышенной влажности, ни бликов солнечного света, ни движущейся цели, лишь алюминиевые диски с разметкой.

Давать свободу физической разминки ему по-прежнему никто не собирался, о спарринге не могло быть и речи, поэтому числа декабря на отрывном календаре сменялись все также бесконечно медленно. Баки усердно тренировал в себе искусство не привлекать внимание, при этом не вести себя слишком тихо, что гарантированно вызвало бы подозрение. От нее все еще не было никаких вестей, и Баки все чаще ловил себя на мысли, что хотел бы днями напролет совсем не вылезать из комнаты, где он преспокойно мог бы пытаться высидеть что-нибудь живое из двух зачитанных-заученных книжек, надежно спрятанных под слоями покрывала, одеяла и подушки.

Но такое его затворническое поведение обязательно насторожило бы охрану и, чего доброго, подвигло бы их на обыск. Этого Баки никак не мог допустить и, тем более, по собственной глупости спровоцировать. Поэтому за койку, где хранился его клад, он особенно не цеплялся, из комнаты выходить по привычному маршруту до санузла и кухни не отказывался, вел себя вполне обычно. Во всяком случае, ему отчаянно хотелось верить, что у него это получается, и он не переигрывает.

Календарь показывал 25-е. Насколько Баки успел понять, у Советов отношение к религии было напряженное, хотя на его личные воспоминания это никоим образом влиять не могло. Не то чтобы в прошлой жизни он был преданным католиком, (что очень сказалось на милости к нему Всевышнего), но Рождество он помнил хорошо. Помнил, как дома наряжали елку, как мама готовила ужин и как он, старший брат, готовил сестрам подарки. Баки записывал всё, что вспоминал — яркое, детализированное, живое — не скупясь на слова и описания, но экономя убористым почерком, потому что чистых листов в блокноте становилось все меньше.

Все еще пребывая разумом там, в далеких и безвозвратно ушедших 30-х, в беззаботной юности Джеймса Бьюкенена Барнса, Баки отрешенно штриховал карандашом разлапистые еловые веточки в углу страницы, когда в двери защелкали замки. Отточенными до автоматизма движениями Баки спрятал блокнот и дневник, разгладил до идеального состояния все складочки на покрывале, приготовившись услышать и выполнить заученный приказ.

— На выход! — пробасил охранник, едва приоткрыв дверь.

Привычный расклад был солдату знаком. Уборная, бритье в присутствии двух вооруженных охранников, сопровождение до кухни, где его ждал уже скомплектованный завтрак без права на личный выбор.

Далее полагалось в сопровождении вернуться обратно в комнату, но сегодня что-то пошло не так уже на выходе из кухни, где его без объяснения причин увели совершенно другим коридором. Первые метров тридцать Баки отчаянно пытался вести себя примерно и вопросов не задавать, но потом коридоры начали расходиться развилками, и чутью Баки это очень не понравилось.

— Куда мы идем? — спросил он, хотя спрашивать никто не позволял, и сбавил ход, хотя его эскорт продолжал чеканить шаг в прежнем темпе, поэтому две широкие груди очень скоро врезались в спину Барнса, припечатав где-то между столкнувшимися телами цевья винтовок. — Куда меня ведут? — повторил вопрос Баки, не собираясь уступать.

Двое, шедшие спереди, посмотрели грозно и с недовольством, переглянулись, после чего один из них ответил:

— В град стольный.

И это ничуть не добавило Баки понимания.