Чужое небо (СИ)

— Билеты в Большой театр на премьеру балета. Он хочет с тобой познакомиться лично. А это он любит делать не слишком навязчиво, но в достойных местах с достойным окружением.

Не то чтобы Баки так жаждал скорейшего знакомства, не то, чтобы у него был выбор, но театр, куда, судя по количеству билетов в конверте, он был приглашен не один, определенно был местом лучшим, чем кабинет Кремля.

Оставив Баки наедине со своими мыслями, она ушла, сказав что-то про еду, но он едва ли слушал. Она ушла, захлопнув за собой дверь, а Баки остался сидеть на узкой кровати и молча смотреть ей вслед, пытаясь унять нарастающую дрожь, не дать зубам снова сжаться слишком сильно, не дать челюсти задрожать.

Роковые женщины прекрасны, опасны и влиятельны, имеют всемогущих покровителей, чье слово вершит судьбы людей и целых государств, но и они… совершают ошибки, и они имеют свои слабости.

Почему-то Баки верил, больше всего на свете желая ошибиться, что до личного знакомства дело не дойдет и билеты ему не пригодятся. Просто не успеют.

Почему-то Баки насквозь видел, нутром чуял всю проржавевшую до основания преданность Карпова существующему режиму.

Почему-то, едва сомкнув веки, Баки увидел на обратной их стороне выбитые кровью слова: знакомые, понятные, но, между тем, абсолютно бессмысленные и слишком глубоко засевшие где-то в самом основании его раскалывающегося черепа:

Желание верить.

Ржавый подонок.

Семнадцать — цифра на доме.

Рассвет над Москвой.

Печь, на которой закипал чайник.

Девять ровно на кремлевских часах.

Добросердечный дурак, который слишком ценил веру погибшего друга в добро, чтобы бежать, спасая собственную жизнь; дурак, которому хватило ума превратить долг в любовь.

Возвращение на родину, в страну, что, забыв обо всем остальном, скорбела о потере Величайшего в истории Солдата.

Один, как ярлык в напоминание о том, что иначе быть не может.

Товарный вагон, тот самый, с которого все началось.

Эти слова горели у него перед глазами, звучали набатом, раскраивали череп пополам, в них ему чудились крики, нечеловеческие вопли безумия, проклятия и никем так и незамеченные отчаянные слезы.

В этих словах ему ясно виделось все то, чего он так боялся и чего быть не могло.

Он вскинулся на кровати, задыхаясь и беспомощно хрипя.

«Доброе утро», — раздалось в голове, и кошмар обрел свое бесконечное продолжение.

«Доброе утро, солдат».

«Я жду приказаний».

— Слышали когда-нибудь про нейролингвистическое программирование, доктор? Боюсь об заклад, что нет. Некий Грегори Бейтсон, благослови господь его гений, совсем недавно стал использовать это понятие в своих трудах. Извольте ознакомиться, фройляйн?

========== Часть 11 ==========

Комментарий к Часть 11

Автор сдал биохимию и все еще жив…

Только я и ты, лишь только мы вдвоём,

а потом я уйду, и снег за окном

напомнит тебе,

что я уже не вернусь…

1-е марта 1946 год

«Слышал когда-нибудь про нейролингвистическое программирование, солдат?»

Желание.

Ржавый.

Семнадцать.

Рассвет.

Печь.

Девять.

Добросердечный.

Возвращение на родину.

Один.

Товарный вагон.

Доброе утро, солдат.

В тот день Баки снова разбудил кошмар: чувство бесконечного падения в никуда и крик до немоты; ломаное пространство, неконтролируемое вращение и удар, сломавший ему все кости разом. И холод, холод – безжалостный, всепоглощающий холод.

Дрожащий и клацающий зубами так, что казалось, на этот звук вот-вот примчится поднятая по тревоге охрана, Баки беспомощно кутался в одеяло и закусывал губы, чтобы перестать трястись. Он даже пытался напеть себе что-то из того, что она ему пела, когда была рядом, какую-то русскую бессмыслицу, которая обычно помогала. Обычно, не сегодня.

- Тебе плохо? – следующее, что спросил охранник вслед за набившими оскомину командами «На выход!» и «Лицом к стене!»

Баки лишь дернул головой, выражая молчаливое отрицание и, собравшись с силами, выдал, как ему показалось, достаточно членораздельно:

- Нет. Мне просто нужен горячий душ.

Ни слова больше не спросив, его отвели в душевую, куда Баки влетел, даже не дождавшись позволения эскорта. Дверь с обратной стороны звучно поцеловали дула винтовок и отборная матерщина, на что Барнс чисто из доставляющей удовольствие вредности согнул пальцы правой руки в соответствующий жест и губами пожелал идти на три веселых.

Кажется, русские называли это «с кем поведешься, от того и наберешься», но Барнса в данный момент это мало волновало. Открутив горячий кран до упора, он в предвкушении шагнул под обжигающе струи и моментально забыл обо всем и обо всех, с головой провалившись в состояние отрешенности.

За закрытыми глазами Баки все еще виделись проклятые снежные вершины, сквозь которые едва-едва проступали очертания Бруклина. За закрытыми глазами сквозь снежную завею Баки виделось лицо Стива, улыбка которого легко могла бы затмить и заменить целое солнце. Баки уже не слышал шума воды, он слышал смех и эхо собственного имени в нем: голосом мамы и Бекки, голосом Стива и даже голосами сослуживцев из 107-го пехотного.

- Джеймс.

- Бак.

- Эй, Барнс! Не спи, не то фрицев проморгаешь!