Чужое небо (СИ)

От звуков чужой требовательной речи голова раскалывалась на части, мутило, к горлу знакомо подступала тошнота, но состояние «между» сдерживало ее также надежно, как ограничивало в движениях. Малейшая активность стоила таких неимоверных усилий, словно металлическими у него были не только рука и ребра, а весь скелет и заодно с ним мышечный каркас. С трудом пересилив себя, Баки единожды перекатил голову по подголовнику. Расплывающаяся дрожащая картинка цветных пятен неожиданно обрела резкость: Баки увидел людей и моментально четко выделил их среди остальных. Он понял, кто они даже раньше, чем вспомнил, где находился и прочел аббревиатуру из трех букв с нашивок на рукавах их формы.

Прочел и протестующе замычал, но, к собственному ужасу, осознал, что рот знакомо забит капой. Его лишили возможности говорить, двигаться, связно мыслить. Прояснившееся ненадолго зрение снова подвело, а шаткое сознание то и дело швыряло его в вязкую темноту, из которой видеть и понимать происходящее решительно не представлялось возможным.

Баки казалось, он кричал, брыкался, пытаясь вырваться, остервенело дергал оковы, расшатанные, податливые, ходуном ходящие вокруг его левой руки. Ему казалось, он даже пытался что-то говорить, добившись в итоге лишь того, что появившийся в зоне видимости темнокожий медик отточенным движением вогнал шприц ему прямо в шею. В ничтожно короткое мгновение между резкой вспышкой сознания, подстегнутого страхом, и кромешным мраком Баки успел лишь одно – почувствовать себя преданным.

В очередной раз.

Больше он ничего не видел, чувствовал тоже с трудом – тело немело. Последним исчез слух, но прежде, чем это произошло, Баки услышал достаточно, он услышал именно то, на что его десятилетиями натаскивали, что он уловил бы одинаково чутко в любом состоянии, как улавливал слова-триггеры – чистую русскую речь.

- Я пойду с вами. По собственной воле. Если это избавит от проблем людей, у которых они могут из-за меня возникнуть.

Прежде чем окончательно сорваться в пропасть кошмаров, за грань сознания, где неизменно поджидала его тень Солдата, Баки из последних сил закричал отрицательное: «Нееет!»– на русском, но из-за капы получился лишь однообразный вой.

«Ты один, солдат, отныне и навсегда».

Глубоко в подсознании Баки, словно поставленный на повтор, снова и снова гремел тот самый роковой выстрел, раз от раза все громче и громче, вот только, как назло, Баки не глох. Раз от раза ему виделись избитые в кровавое месиво лица: Старка старшего, Стива, бесчисленного множества других жертв Зимнего Солдата. Баки виделись аккуратные пулевые отверстия в головах и ножевые раны на шеях под горлом. Мир представал перед ним сплошь обагренный кровью, полыхающий огненным заревом взрывов и затянутый дымной завесой. И этому кошмару не было конца…

В который раз в руку Солдата удобно лег миномет, в который раз по шоссе кувыркался изуродованный броневик, в который раз Солдат обоорачивался, чтобы остановить на лету щит…

Когда, пущенный бумерангом, разукрашенный в цвета американского флага, щит ударил человека-на-крыше в живот, Баки пропустил этот удар через себя, ощутил, как в одно мгновение у него из легких вышибло весь воздух, обратив в ничто отчаянный крик.

Беспомощно задыхаясь в бесплотных попытках восстановить сбитое дыхание, Барнс распахнул глаза, прогнувшись в спине вслед за невидимой силой, тянущей его из глубин кошмара к поверхности сознания.

Раза с пятого что-то получилось, хрипы стихли, а привкус резины и желчи во рту быстро сориентировал Баки в происходящем. Вернее, в уже произошедшем. Видит Бог, подробностей он знать не хотел, хотя какой-то частью сознания понимал, что они неизбежны. Свет был неяркий, но глаза все равно предательски слезились, а закрыть их Баки себе позволить не мог, страшась того, что неизбежно увидит на внутренней стороне собственных век. Его грудь горела на каждый неглубокий вдох, что только лишний раз доказывало постыдный факт того, насколько же долго и громко он орал. Горло саднило на каждую попытку сглотнуть тошнотворную горечь. Все его тело от шеи и кистей, до лодыжек и стоп ломило так, словно его на полной скорости переехал груженый товарный состав, или… или он просто в очередной раз жахнулся с высоты моста над ущельем на мерзлые альпийские скалы. Ощущения, в любом случае, путались своей схожестью, левая половина его тела болела ровно также, как если бы на месте левой руки снова оказалась кровавая культя с торчащим отломком кости.

За всем этим калейдоскопом рвущих на части ощущений Баки даже не сразу заметил отсутствие капы, а как только это до него дошло, он глубоко закусил нижнюю губу, с неким подобием облегчения глотая стоны.

- Пинки Пай приснилась, сержант?