Чужое сердце

Лили с шумом врывается в номер:

– Глазам своим не верю! Ты не сдвинулась с места?! Меня уже отмассировали, завернули, развернули, провели пилинг, эпиляцию, а ты все время проторчала тут? У тебя что, депрессия, красавица?

Лили подходит ближе и при свете уличных фонарей с удивлением обнаруживает на моих щеках подтеки туши для ресниц.

– Ты плачешь? О! Неужели плачешь, красавица? Слишком много эмоций… Это из-за Индии?.. Или опять из-за него?.. Открой глаза… Посмотри на меня. Посмотри на Индию. Все наладится, поверь мне, все наладится…

Лили вскакивает на ноги и прекращает изъявления сочувствия, наводящие на меня тоску и апатию.

– Я умираю от голода! Да и ты тоже! Я хочу нан с сыром, а потом – шопинг. Ты знаешь, что лавочки в старом городе открыты до полуночи?

Удайпур, потом розовый Джайпур, Дворец ветров, Ранакпур и его храм джайнов с бесконечным количеством деталей, Агра, ее Красный форт и Тадж-Махал… Одно восхищение. Индия для меня – это испытание на прочность, это настоящий электрошок.

Красота мешается с абсолютной бедностью, нищетой, унылой и вездесущей, как жара. У меня нет сил, и я ненавижу такое состояние. Мне всегда нравилось что-то делать, я верила в возможность что-то изменить, дергать за веревочки – хотя бы собственной жизни. Я люблю бросать вызов судьбе. Но какое будущее у этих детишек, черных от грязи? Какое будущее у этих светозарных глаз, которые я вижу, стоя на светофоре и отводя взгляд, у людей в битком набитом автобусе, которые в упор смотрят на меня, сидящую в прохладном полноприводном автомобиле?

Что я могу сделать? По крайней мере, сказать об этом. Но Индия сильнее меня, я хочу запомнить нереальную красоту, волнение от красоты.

Тадж-Махал так же прекрасен и бел, как на фото. Проходишь портик, который нарочно перекрывает вид на него, и он предстает глазам внезапно – величественный, неслыханный.

В центре огромный купол-балдахин символизирует округлость любви, женщины. Рядом с ним – два других купола поменьше, напоминающие сосцы. Вокруг – четыре колонны, четыре тонкие высокие башенки, тянущиеся к небу, в бесконечность. Меня изумляет грация этого огромного памятника. Лили стоит с открытым ртом. Непрекращающееся изумление вызывает у меня головокружение. Я присаживаюсь на одну из многочисленных скамеек, которые расставлены вокруг центрального водоема. Закрываю глаза, опускаю лицо на ладони. Лили спрашивает, в порядке ли я. Я не отвечаю, не двигаюсь. Пусть Тадж-Махал сверкает под моими опущенными веками… Я вижу себя… идущей размеренным шагом в направлении купола, гравий скрипит под ногами, на мне мое золотое ожерелье, у меня в руке – чья-то мужская рука… Я вижу только его руку, обручальное кольцо, я чувствую его тепло, легкий нажим пальцев, ведущий меня. Я счастлива – безраздельно. И чем ближе мы подходим к памятнику, тем счастливей я становлюсь. Народу вокруг не много, воздух почти прохладен. Потом, дальше, подойдя к лицевой стене Тадж-Махала, мы соединяем руки над грациозной птичкой, вырубленной в мраморе. Не входя в мавзолей, мы огибаем купол, идем вдоль спокойной бледно-зеленой реки, потом возвращаемся к входу и вместе входим внутрь…

– Шарлотта? Шарлотта!

Я чувствую руку Лили, ласково встряхивающую меня за плечо. Открываю глаза. Медленно отмахиваюсь от Лили, прося оставить меня витать в своих мыслях. Еще несколько мгновений меня баюкает сладость этих внутренних образов. Мне хочется удержать ее, чтобы она наполняла меня дольше. Лили присела рядом, она ждет, любуясь окружающей красотой. Когда сладкое ощущение наконец ускользает, я чувствую сильнейшую грусть, одиночество, которое не может нарушить никто, ничто, никакая мысль. Я чувствую, как подступают слезы. Лили пугается:

– Да что с тобой, скажи, что такое? Что ты плачешь без конца?

Я не хочу рассказывать о том, что принадлежит мне, это так интимно, – не сейчас, мне хочется вновь пережить это чувство, откуда бы оно ни исходило, чтоб сохранить его в душе. Я вытираю глаза, резко встаю и улыбаюсь:

– Пойдем, милая. Ничего страшного, все будет в порядке, давай пройдемся.

– Понятно, что ты переживаешь… ты снова все вспомнила…

– Да… Все пройдет, говорю тебе… Давай подойдем поближе, вблизи он еще красивей… Посмотришь, какие там вырубленные в мраморе цветы, птицы… а позади – спокойная река с зеленоватыми волнами…

Лили идет за мной, шепотом повторяя на одной ноте вопрос, не требующий ответа: «Да откуда ты-то все это знаешь?»

На приподнятой балюстраде перед куполом я обращаю внимание Лили на изящество лотосов, роз, тюльпанов и длинноногих птиц. «Вот эта такая красивая, правда?» Я показываю на птицу, похожую на ту, что мне привиделась. Что-то вроде цапли, тропического журавля, птица, живущая у воды, с длинным клювом, чтобы ловить рыбу. Я рада увидеть снова. Я трогаю, глажу. Мое сердце бьется. Мы медленно идем вокруг купола, и, когда мы видим простирающуюся вдаль широкую реку, Лили вскрикивает: «Странно, ее же нельзя было видеть. И в гиде про нее не сказано…»

Вырезанная из мрамора цапля наверняка отсюда. Видимо, художники смешивали символы и реальную природу окрестных мест. Лили заинтригованно взглядывает на меня. Мы продолжаем идти. Она хочет сфотографировать наши соединенные руки на цветке лотоса, символе вечности. Операция трудная, Лили слишком дрожит, держа аппарат одной рукой. Нам помогает какой-то любезный турист. Коснувшись камня, когда на мою руку надавливает ладонь Лили, я вдруг снова чувствую сердцебиение. Мне нужно сесть. Лили хочет осмотреть внутреннее убранство, я отпускаю ее. «Ты мало что потеряла, – говорит она, вернувшись. – Там темно, мрачно и почти пусто». Лили садится и, чтобы развлечь меня, рассказывает романтическую и жестокую историю Тадж-Махала…

Тадж-Махал – это на самом деле могила XVII века, строительство продолжалось тридцать лет, могила Мумтаз Махал, юной супруги императора, обладавшей божественной и несравненной красотой и умершей слишком рано. Горе оставшегося одиноким супруга было таково, что никто не мог его понять, ни один индийский зодчий не мог придумать памятник ему под стать. Монарх приказал привести молодого художника-перса, слух о гениальности которого вышел за границы его родины. Он тайно приказал убить его невесту, для того чтобы тот полно и остро ощутил боль от потери любви. Так возник Тадж-Махал.

Мы добрый час остаемся под палящим солнцем, припекающим кожу, сидя на белой мраморной скамейке перед этим храмом влюбленных. Наконец мы начинаем шутить и вспоминать фотографию, где одинокая и грустная Леди Ди сидела в этом же месте. Ничего удивительного, ей перед этим нашептали легенду Тадж-Махала. Завтра снова в путь. Последняя остановка. Фатехпу-Сикри.

Добираемся туда добрый час. Приходится закрыть глаза, шофер несется как псих, и ничто не может заставить его притормозить: ни мои просьбы на английском, которого он упорно не понимает, ни регулярные вскрикивания. Не снижая скорости, он уклоняется от препятствий, выскакивающих навстречу, как в видеоигре. Огромные грузовики с грозными хромированными клыками бамперов, опять худосочные священные коровы, даже слон, тележки, велосипеды и множество машин, таких же торопливых, как и мы. Да что за срочность? Я кричу, кашляю, пытаюсь уцепиться, молюсь. Лили хохочет. Мы приезжаем на место.

Там стоит уникальная заброшенная цитадель, еще более прекрасная, чем форт Агры, сложенный из того же кровавого камня. Здесь смешиваются все архитектурные влияния – мусульманское, индуистское, христианское. Гигантский портал. Он ведет к мечети, которая стоит на краю двора, мощенного обтесанными в виде звезд каменными плитами. Все формы присутствуют здесь одновременно: башни, своды, колонны, стрельчатые арки. Это священное место. Рекомендуется снимать обувь. Сидя на земле, музыканты играют на флейте и саранги, похожем на деревенскую скрипочку. Руки мне протягивают нищие, «неприкасаемые». Я сажусь рядом с ними. Денег у меня больше нет, я показываю пустые карманы, я разбросала монеты по пути, как Мальчик-с-пальчик, но я протягиваю им руки. Я хочу дотронуться до них. Я задерживаю в руке, сжимаю руку молодой матери в застиранном сари. Она радуется и внезапно начинает смеяться, смех, как по цепочке, охватывает всех. Хотя кто-то, несмотря на гвалт, продолжает спать. Я тоже громко смеюсь. «Namaste… Namaste…» «Здравствуй» по-индийски. Вот все, что я могу сказать.

Давайте смеяться, смеяться снова и снова, мы все – парии. Небо внезапно становится хмурым. Компания моих новых друзей-калек вперевалку, на четвереньках убегают и прячутся под аркадами. Я остаюсь на месте и встаю. Дождь хлынул быстро и резко. Из рыхлой почвы поднимается вода, образуя лужи грязи возле моих босых ступней.

– Шарлотта, испачкаешься! – кричит Лили, спрятавшаяся со всей толпой в укрытии от дождя.

Мне плевать. Мне нравится грязная вода, брызжущая потоками, запах земли, от которого тошнота подступает к горлу. Я стою одна посреди огромной площади, и мне хорошо. Музыканты не бросили играть, и я хочу отдать им дань уважения. Я пойду танцевать. Это танец-импровизация, невиданный танец, мой танец, наш танец – танец парий.

Я танцую. Кружусь. Дождь мочит мне волосы, грудь. Вода течет по мне, как кровь, – прозрачная и новая. Музыка играет громче, и моя труппа поддерживает меня, стуча о землю ногами, хлопая в ладоши. Ко мне присоединяется ребятня, они размахивают руками и так же, как я, поднимают их вверх. Я похлопываю их по головам, они стараются поймать мои ускользающие ладони. Соединенные большой и указательный пальцы описывают круг, это глаз, глаз Шивы. Мои запястья волнообразно колышутся, пальцы описывают в воздухе круги. Я распускаю волосы по ветру, я качаю бедрами. Незнакомый танец охватывает меня. Теперь дети льнут ко мне. Еще несколько мгновений мы образуем малый хоровод, пока дождь не прекращается – так же внезапно, как начался. Я аплодирую своим гордым и веселым танцорам, которые идут под аркады, а я сама возвращаюсь ко всхлипывающей Лили.

– Да что с тобой, милая?

– Это было просто волшебно. Казалось, в тебе какая-то неведомая сила, счастье, жизнь… А этот танец…

Я покидаю Индию в ослеплении, смирении, возбуждении, полная новых красок, новых взглядов, полная жизни, потрясенная красотой этой страны и волнением от новых или заново обретенных чувств.