Чужое сердце

По возвращении в Париж

Тара тут же хватает свои подарки: оригинальный рисунок с изображением зеленой Тары, розово-серебристое сари и великолепный Ганеша из разноцветного плюша. Должна признаться, я себе тоже купила такого Ганешу, только поменьше, который прекрасно умещается в сумочке.

Ганеша – один из сыновей Шивы. Он такой хорошенький со своей слоновьей головой, четырьмя руками и толстым, как у Будды, пузиком. У Шивы с его третьим, разрушительным глазом был поганый характер, ох уж и натерпелся от него бедняга-сын, который вместо того, чтобы стать законченным невротиком, сумел превратиться в полную папашину противоположность. Настоящий подвиг. Ганеша – замечательный пример компенсации, затюканный ребенок, ставший защитником человечества. Он разбирает все завалы, возникающие на пути к новым приключениям, облегчает реализацию планов, и потом, это божество зрелищ, – словом, он просто создан для меня и Тары.

Пусть Ганеша хранит ее во всех приключениях! Да, бог Ганеша, защити мою дочку, освети ей горизонт, сохрани ее улыбку, потому что, если хоть что-нибудь плохое случится с Тарой, мне придет конец, я сойду с ума – просто и окончательно, я погибну без малейшего желания выжить. Тара – мой единственный рубеж.

Мой почтовый ящик переполнен. Я нахожу там два десятка писем от читателей, пересланных мне издателем. Я люблю эти письма, узнаваемые из тысячи других, оригинальные, личные, часто с цветными марками. Они заряжены добрыми чувствами, как батарейка. Каждый раз, читая их, я чувствую связь с человеком. Восторженный читатель легко открывает душу, даже свою интимную жизнь, это создает странное ощущение трогательной и виртуальной близости.

Письма часто бывают очень хвалебными, и, даже если я прорабатываю эту проблему с психологом, комплименты всегда вызывают у меня чувство неловкости.

Не вижу никакой моей заслуги в том, что я борюсь за жизнь. Достаточно повторяла мне Клер: «Человек по сути своей запрограммирован на выживание».

В глубине души я не признаю за собой особых талантов и оцениваю себя критически.

Чтобы принять комплимент, надо иметь готовую благодатную почву, на которой есть след, зародыш этого комплимента, как бы стволовая клетка, которая поможет комплименту прирасти, прижиться. Надо признавать за собой некоторую ценность, и тогда каждый комплимент будет ее подпитывать и придавать ей новый блеск.

Когда я слышу комплимент, мне кажется, что я не могу его принять. Чувство собственной ценности мне не знакомо. Жаль. Комплимент не входит в меня, а скользит по поверхности. Я улыбаюсь – и он исчезает.

Моя психологиня объясняет, что чувство собственной значимости связано с самооценкой, с тем взглядом на себя, который мы выработали еще в детстве, в самом начале. Это глубинная связь с собой, интимная и часто бессознательная. Родительская любовь выстраивает веру в себя, и затем жизнь ее либо усиливает, либо подвергает испытанию.

Отец и мать любили меня, не выражая этого по-настоящему. Недоразумение, скорее всего, идет от этой их сдержанности. Дети – это маленькие Фомы неверующие, им нужны доказательства любви, чтобы поверить, слова, ласки. Я плохо истолковала родительскую любовь. Теперь работаю над другой версией. Но зло, в общем-то, уже сделано, я никогда не чувствовала себя достойной любви. И жизнь ничего не поправила: ВИЧ, разрушительно действующий и на близких, моя недоученность в семье, где все верят в науку, случайно пришедшая слава, как луч прожектора, высветивший меня и как будто приросший навсегда.

Я быстро просматриваю почту и откладываю письма на стол: прочту позже. Новостей от незнакомца нет. Хотя передача Деларю только что прошла по телевизору.

Звонит Лили – в слезах. Ее бросил певец. «У него крыша поехала». Они страшно разругались из-за денег. Лили за все платила, и ей это надоело. Он чуть не дал волю рукам. Все произошло в ресторане. «К счастью», говорит Лили и плачет. Он был не в себе, под коксом, пьяный, наелся таблеток, – отличный коктейль, чтобы испортить вечер и разбить ей жизнь. На самом деле я слушаю эту новость с облегчением, но надо выражать сочувствие. Он был ненормальный, безбашенный, бессмысленный человек, а моя Лили – слишком мягкосердна, доверчива, готова на все, чтобы услышать «Я люблю тебя».

«У сердца доводы свои, и разум им не внемлет»… Блез Паскаль, мой знаменитый предок. Сердце у моей Лили, после того как она развелась с мужем, разумом не отличается. Я знаю слабости натуры моей замечательной подружки.

Легкость и постоянное хорошее настроение – это качества, которые деликатные натуры вырабатывают как противоядие, чтобы выносить испытания. Моя Лили – человек подраненный, в силу жизненной необходимости перековавшийся в хохотушку. Ее развод – событие, которое напрасно считают заурядным, – глубоко ранил ее и обесценил в собственных глазах. Она глубоко любила мужа. Она познакомилась с ним задолго до того, как он разбогател. Ей нравились его раскрепощенность и способность восхищать ее. В один прекрасный день, холодно и спокойно, он объяснил ей, что прошло десять лет и он больше не испытывает к ней желания, что это, в общем, нормально: время, привычка. Ему скучно с ней, они теперь слишком хорошо знают друг друга, пресловутая загадка исчезла, а жизнь слишком коротка, чтобы продолжать брак на таких условиях. Бизнесмен, ставший миллионером, просто ушел к другой женщине – моложе, сексуальней и, естественно, загадочней, поскольку он ее едва знал. Мужчины никогда не снимаются с якоря, не присмотрев себе какую-нибудь гавань.

Я приглашаю Лили к себе, она соглашается, она не хочет, чтобы сын видел ее в таком состоянии. С ним пришла посидеть бабушка. Я спускаюсь вниз, в известный магазин, который производит легальный наркотик, вызывающий привыкание: шоколад. Лили его обожает – особенно черный, почти горький, «настоящий», как она говорит. Я хочу самого лучшего, покупаю изысканнейшие шоколадные конфеты и даже иду у себя на поводу, прихватив пачку вафель в молочном шоколаде, которые хорошо бы вообще запретить. Прошу упаковать шоколад для Лили в красивую красную коробку, потом передумываю: «Нет, в зеленую, пожалуйста». Страсти я предпочитаю надежду.

Лили со слезами на глазах благодарит меня. Она непричесанная, ненакрашенная, небрежно одетая. Теперь ей на все плевать, говорит она.

– И кому мне нравиться?

– Мне, черт побери!

– Ты права, красавица, давай станем лесбиянками…

Я не это имела в виду. Я улыбаюсь Лили и смотрю, как она поглощает шоколад с такой жадностью, что перепачканные им зубы делают ее похожей на мадам Тенардье из «Отверженных».

Чтобы подруге, пережившей любовную трагедию, стало легче, благотворная тактика только одна: слушать. Я слушаю Лили с той бесконечной любовью, которую я к ней испытываю, я держу ее за руку, как часто держала она меня, я уверена, что все это быстро пройдет и что она найдет кого-нибудь под стать своим достоинствам, если только сможет влюбиться в мужчину, который хочет ей добра.

Но я ничего не говорю. Советы часто бесполезны, особенно по горячим следам.

Через несколько часов я вынуждена прекратить ее слушать, потому что мне нужно к психологине. Я целую Лили, которая собирается идти домой, несмотря на мое предложение отдохнуть у меня.

– Ты так мне помогла, красавица, – говорит она, уходя.