Чужое

Димка, Димочка. Это так глупо, мне кажется, что я говорю с тобой, кажется, что еще минута, и ты ответишь; но это всего лишь пленка, а ты далеко, и мама моя гремит посудой на кухне; она всегда идет мыть посуду, когда зла, а сейчас она злится, потому что ненавидит тебя. Она считает, что ты – шпана, так и говорит: шпана подзаборная, но я знаю, это не так. Ведь ты не шпана, ты добрый. Димка, Димочка, ты просто не умеешь выражать чувства правильно, ты материшься на восход солнца и поешь блатные песни, подыгрывая на гитаре, у которой всего две струны; ты любишь меня, я знаю; ты ни разу не говорил, что любишь, но это правда. А помнишь – дождь, небо хмурое и пепел с него сыпется. Помнишь, как мы лепили снеговика из пепла, а ты смеялся, когда я искала что-нибудь, что бы подменило морковку, и смотрел на меня как-то по-особенному и молчал, потому что, наверное, боялся пошлость сказать… Димка, Димочка, я так ждала, что ты признаешься в любви, но ты молчал…

– Слышишь меня?

– Слышу, Коди, – не разлепляя век, ответил я.

– Больно?

– Больно, Коди. Что случилось?

– Твоя рука слилась с артефактом. Теперь вы – одно.

Я открыл глаза. Увидел коричневый потолок и большой красный нос Коди, а еще его куцую сивую бородку, обветренные губы и круги под глазами. Кожа у Коди была бледная, покрытая пепельным крапом, а на лысой голове пробивался седой пушок.

– Побрей голову, – сказал я. – Коди, Епископ тебе не всыпал розог за это?

Он промолчал.

Я попытался пошевелить пальцами на правой руке, но не получилось. Я их не чувствовал и боялся посмотреть, как она теперь выглядит, моя рука.

– Это нормально?

– Это ненормально, Линк. С этим артефактом невозможно слиться. Он слишком дискретный. Он… он настолько дискретный, что я не представляю, почему ты до сих пор жив.

– Зачем ты его принес тогда?

– Потому что я нашел инструкцию. В инструкции говорилось, как можно обращаться с магнитофоном, не сливаясь с ним. Еще я нашел кассету, сунул ее в артефакт и записывал на нее. Понимаешь? Он рабочий!

– Как там Саша?

– Это из-за нее случилось? – помолчав, спросил Коди. Я повернулся и посмотрел на брата. Он стоял, насупившись, в своей серой штормовке и замызганных брюках и обиженно шмыгал носом. Руки держал, сжав в кулаки, в карманах. – С ней все в порядке, Линк. Она спустилась в город и пошла на рынок за новым наполнителем для пищевой стены.

– Она…

– Она равнодушна к тебе, Линк. Пойми.

– Магнитофон общался со мной, – сказал я, отвернувшись к стене. – Я слышал чей-то голос. Чей-то безумно древний голос.

– Тебе было плохо, Линк. Но ты справился.

– Я слышал, Коди. Правда.

– Ничего ты не мог слышать! – закричал он и ударил об стену кулаком, отчего во все стороны полетели бежевые брызги. – Ты сломал его! Сломал единственный шанс записать Ликин голос!

– Извини, – сказал я.

Ночью с неба повалил пепел. Крупные черные хлопья ложились на крыши домов и сразу в них впитывались. Люди носились по городу, сверкая пятками, скупали на рынке брезент и накидывали его на кровли. Даже церковники, ненавидящие все дискретное, не брезговали презренным материалом. Я наблюдал за ними в окно. На изуродованную руку, которая своим весом тянула к полу, старался вообще не смотреть. Рука, собственно, заканчивалась у запястья, а дальше начиналась безумная мешанина дискретных деталей и непрерывного мяса. Кожа, стремясь зарастить детали, свисала уродливыми лохмотьями; в некоторых местах наружу глядели тошнотворного белого цвета кость и спекшаяся кровь.

Я увидел Сашу. Площадкой ниже она помогала подружкам раскидывать брезент. Когда с этим было покончено, она подбежала к балюстраде, которая ограждала площадку, и смело ткнула в облезшую краску пальцем. Подружки зааплодировали. Саша – очень смелая девушка. Она не боится дискретной полуразрушенной балюстрады. Она вообще ничего не боится. Сейчас она стоит посреди площадки, руки вытянувши в стороны, лицо обратив к небу, и ловит открытым ртом пепел, а подружки ахают испуганно, машут ей руками, но приблизиться боятся. Саша, наглея, взбирается босыми ступнями на балюстраду и балансирует на краю пропасти, продолжая ловить пепел.