Чужой для всех

— Вы же дали согласие на нашу свадьбу? Вы видели, что я люблю вашу дочь. И она меня любит. Разве ваше сердце не радовалось за нас? Разве вы не видели, что мы были счастливы эти три дня. И я сделал бы счастливой ее всю жизнь. Что вы наделали, мама?… Что вы молчите, мама?… Где моя Верошка? Отдайте ее мне. Отдайте мне Веру, мама!.. — щека Франца нервно задергалась. — Я не могу без нее жить. Она в моем сознании, она в моем сердце, она в моей душе. Она всюду со мной эти две недели. Я лишился покоя и радости в жизни без нее. Отдайте мне вашу дочь, мама! — Франц затряс руки Акулины. — Отдайте мне вашу дочь!.. Ну хотите, я на колени перед вами встану? Мама! — глаза Франца наполнились слезами.

Акулина подняла голову. В ее глазах отражалась боль и сочувствие к этому молодому, красивому немецкому офицеру и страдания за Веру.

Но что она могла сделать в это тревожное непростое военное время. Их всех объявят врагами народа за связь с фашистами. Хотя этот мальчик явно не фашист. Он добрый, воспитанный и был бы опорой для ее Веры. Но он враг. Не судьба… Она смотрела в эти внимательные и очень откровенные, почти детские глаза и тоже прослезилась. — Не судьба…!.

По взгляду Акулины, по ее слезам, по ее тяжелым вздохам Франц понял свою обреченность. Веры ему не видать, по крайней мере, сегодня. В душе у него все протестовало. Душа не хотела верить, что он больше не увидит свою нежную, трепетную, необыкновенно сильную любовь, свою Верошку. — Что вы за люди, мама! — сдавленно вырвалось у него из груди. — У нас же будет ребенок! Мы этим уже обручены. Как вы это не поймете!!!

— Ребенок? — удивленно воскликнула Акулина и вскочила со скамейки. — Какой ребенок? — ей стало плохо. Забилось с перебоями сердце. Перед глазами пошли круги. Она медленно опустилась вновь на скамейку, хватаясь за грудь. — Идите, пан офицер! Идите, Франц! Дайте мне побыть одной, дайте мне подумать, — и она безвольно опустила голову на стол.

Франц молча поднялся, непроизвольно погладил Акулину по рано поседевшей голове, плечи которой от этого вздрогнули и еще сильнее затряслись от рыданий, убрал со своего лица застывшую слезу и вышел из хаты. Его серое каменное лицо выражало невероятные душевные страдания и одновременно гнев на судьбу, разлучившую его с мечтой – первой искренней любовью.

— Поднимите его и развяжите, — бросил он холодно конвоиру, указав снятыми перчатками на Михаила. Когда тот выполнил его команду, он с глубоким сожалением посмотрел в глаза Миши. Миша не отвернулся. Он смотрел нагло единственным правым глазом. Левый был в кровоподтеках, заплывший. Нос также был перебит. Лицо было в крови.

— Зачем вы это сделали, Миша? Почему вы спрятали от меня свою сестру?

— Потому что я ненавижу вас, фашистов! Потому что вы враги и топчете мою Родину! — с вызовом высокопарно выкрикнул тот, облизывая окровавленные, обветренные губы.

— Только из-за этого? — вздрогнул изумленный Франц.

— Да, из-за этого!

— И все?

Миша молчал, отвернув от Франца голову.

— Нет, смотрите мне в глаза! — Франц повернул подбородок Михаила к себе. — Мы вам дали свободу, уничтожив Советы. Не сегодня, завтра передадим колхозную землю. Разрешим свободную торговлю. Откроем школы, клубы. Вами не будут больше командовать большевики-комиссары. Наслаждайтесь свободой и жизнью.

Я и Вера полюбили друг друга и решили пожениться. Ваша мать дала на это согласие. Я получил из Берлина письмо от своей мамы. Она скрепя сердцем согласилась благословить наш брак и принять фрейлейн Веру в наш дом. Я бы сделал Веру счастливой. У нас было бы много детей. Я бы позаботился и об Акулине и ваших младших сестрах. Что вам еще надо, Михаил? Что вы за люди? Неужели вы настолько свиньи, что без имперского красного корыта не представляете себе жизни?

Миша молчал, не зная, что ответить этому молодому, сильному и явно любящему его сестру немецкому офицеру.

— Что вы натворили, Миша? Почему ваши друзья ее увели и спрятали ночью? Где моя Верошка? Отвечайте?

— Почему? Вы спрашиваете меня почему? Да потому, что за связь с вами с немцами Веру и всю нашу семью расстреляет НКВД, — вдруг резко выдавил из себя Михаил. — Оставьте лучше Веру и уходите, если вы ее любите.

— Вот оно что! — воскликнул удовлетворенный Франц. — У вас, в СССР уже за любовь расстреливают. Это вы сказали, а не я.

Ваша человеконенавистническая система во главе с усатым грузином прогнила насквозь. А вы дéржитесь за нее, не понимая своего рабства. И прав наш Фюрер, что этот большевистский колосс скоро упадет под натиском наших армий. И по всему миру взовьется знамя свободы Третьего Рейха.

— На-ка, выкуси! Не упадет, господин офицер! — оскалился Михаил и в отчаянии показал Ольбрихту фигу. Его один здоровый глаз лихорадочно блестел.

— А вот это мы сейчас посмотрим, — Франц, сдерживая гнев, вытащил пистолет и, передернув затвор, дослал патрон в патронник. — Последний раз спрашиваю, где моя Вера или я пущу тебе пулю в лоб.