Чужой для всех

Фьють, фьють, фьють, – свистели пули кругом. – Дзинь! – поползла паутина по лобовому стеклу.

— Проклятье, Эберт! — не в шутку проворчал Франц, спрыгнув с машины и поцеловавшись с землей. — Ты так перекалечишь нас быстрее, чем русские иваны. Плотный огонь выбросил его и Криволапова из «Виллиса».

— Не отставать, Криволапов! За мной.

Чтобы быть не задетыми разгулявшими трассами, шедшими с обеих сторон, они по-пластунски поползли к ближайшим кустам левее кладбища.

— Криволапоф, не отставать. Криволапоф! — крикнул громче он и обернулся назад. Его голос потонул в разрыве малокалиберного снаряда. — Черт! Мои глаза… Криволапоф, где ты? — Стирая ладонью грязь с лица и протирая глаза, он сплюнул прогорклый сгусток и пополз назад к русскому танкисту.

Т-34 к этому времени поравнялись с ними и дали новый залп. Что творилось впереди, на стороне русских, Ольбрихт хорошо не видел, но догадывался по накалу боя, по ответным разрывам недалеко от себя, что это били русские легкие танки.

— Криволапоф, что с тобой? Не лежать! Уходим! — Франц окликнул солдата и ближе подполз к нему. Немного присыпанное землей тщедушное тело не шевелилось. Неужели убили?

— Криволапоф, вперед! — он дернул того за рукав гимнастерки. — Степа… очнись. — Но Криволапов молчал. Тогда Ольбрихт приподнялся и осторожно развернул солдата на спину и все сразу понял.

Правая сторона головы была залита кровь. Только-только познавшая бритву молодая кожа лица была бледно-серой и в крови. Открытые, застывшие, некогда озорные глаза, выражали физическую усталость и почти детскую озлобленность.

— Проклятье, — лицо Франца помрачнело. Сердце сжалось от накатившей тупой боли. Он, еле сдерживая слезы, застонал, не понимая в первую минуту, почему вдруг его накрыла эта невыносимо тяжелая волна скорби. Он видел смерть, но таких чувств, к павшим солдатам у него не возникало. Сейчас, здесь это были особенные чувства, сродни братским. Он смотрел на Криволапова и не мог поверить, что его убили, что больше не будет с ним рядом этого веселого, чуть с заискивающим взглядом танкиста.

За короткое время Франц, незаметно для себя, сблизился душой с этим тщедушным русским солдатом. Хотя близко к себе его не подпускал. Он всегда держал дистанцию офицера.

Он видел, как этот паренек, старался ему угодить. Старался быть у него всегда на виду. Искал постоянно встречи с ним. Хотел высказаться о чем-то. Но воспитание и положение не позволяли ему, Францу Ольбрихту, быть ближе к солдату, чем полагалось по уставу. Сейчас он понял, что это было напрасным. Он понял, что прошел мимо робкой человеческой души, которая истинно его любила и уважала на войне. Несмотря на то, что она была русской, то есть вражеской. А ведь с вражескими, большевистскими душами они воюют. На душе у Криволапова не было налета большевистского фанатизма. Поэтому он и был с ними. Он видел в лице их, немцев своих защитников от той жгучей тирании и геноцида, что принесли большевики своей революцией, своими филантропическими идеями, создав сталинский режим правления. Это не было редкостью здесь на войне среди русских солдат. И он их повидал многое количество среди пленных.

Возможно, преданность русского танкиста притягивало к нему Криволапова, возможно то, что они были знакомы с того жаркого лета 41 года, возможно что-то другое, что он и не заметил и оно прошло мимо него. В эту минуту Францу стало стыдно за себя, за свою холодность к этому простому русскому солдату и больно за потерю непризнанного друга. Буквально двадцать минут назад тот спас ему жизнь, вывез на «Виллисе» от русских.

Боже мой, какая это страшная война! Как она перемешала людские судьбы разных народов, судьбы врагов и друзей. Какая странная ситуация сейчас. Казалось, убит русский. Сколько их погибло в этой войне и еще погибнет, а нет, жаль, очень жаль, что погиб этот Иван. Не Ганс, не Курт, а этот Иван.

— Какая потеря! — в отчаянии прорычал Франц, скрипя зубами. — Прости, камрад… Его рука невольно потянулась к лицу русского танкиста, чтобы прикрыть глаза… Но в этот момент Криволапов слегка зашевелился, зрачки его глаз расширились и он застонал.

Франц вздрогнул от такой неожиданности, от такого поворота судьбы для русского солдата и позабыв на мгновение русские слова, стал по-немецки выражать неподдельную радость по случаю возвращения друга с того света.

— Живой, контузия, пройдет, — наконец им были произнесены первые русские слова. — Все хорошо, солдат! Все хорошо! Сейчас тебе окажут помощь…

Франц поднялся и осмотрелся вокруг. Вдали на пашне догорали три легких советских танка. Метрах в ста пятидесяти от него, накренив башню вниз, с развороченной гусеницей дымился танк Брумеля. Над полем, каркая, кружилось воронье, дожидаясь своего чумного пиршества. Солнце, временами прятавшееся за черным едким саваном догоравшей техники, настойчиво спешило к полудню. Воздух был тяжел и горок. Со стороны поселка послышался вновь нарастающий рокот дизелей и лязганье гусениц. Это приближались танки его разведгруппы.