Чужой среди своих 2

А интеллигенция здесь — очень разная. Есть диссиденты и правозащитники, люди с собственным мнением, отличающимся от государственного и не очень — то стесняющиеся его выпячивать.

Это, как правило, состоявшиеся профессионалы, на «фанаберии» которых, до поры, вынужденно закрывают глаза — особенно если они не лезут «наверх». Заместители, помощники, а чаще — просто рядовые специалисты, вытягивающие самую важную работу.

Значительную (а скорее большую) часть интеллигенции Москвы, да и любого другого крупного города СССР, составляют конформисты, соглашатели, готовые держать язык за зубами, обменивая мнение на мелкие жизненные блага. На колбасу, на продвижение в очередь на квартиру, на путёвку в санаторий летом, а не в ноябре.

Есть, разумеется, и немалое число тех, кого нельзя назвать иначе, нежели «прислужники режима». Всё прекрасно понимающие, но — принимающие, и готовые, согласно правилам игры, менять свое мнение на материальные блага, часто — идя по головам и судьбам других.

Несколько раз крупно ожегшись, мама поникла было, но быстро нашла себе новую придурь, и теперь собирает не всех подряд, а Сарочек и Ривочек. Эти и правда поприличней, но я (в отличие от мамы) считаю это не заслугой национальности или даже воспитания, а теми самыми паттернами.

Мама, воспитанная в той же среде, понимает их гораздо лучше, ну и конечно же, сказывается тот факт, что она, уже обжегшаяся, строже относится к выбору новых знакомых. Возможно, национальный вопрос отчасти имеет место быть — здесь и сейчас, в условиях давления государства на национальность, евреи не то чтобы сплотились, но делать друг другу гадости без весомых причин считается всё-таки неприличным.

По итогу, круг общения мамы становится всё более кошерным, от чего её слегка завернуло на иудаизме и сионизме. Не вовсе уж в дугу, но еврейских разговоров стало у нас гораздо больше, и это не только воспоминания о семье или традициях, но и беседы о Герцле, Жаботинском[66], современной политике Израиля, кибуцах и антисемитизме.

Евреев в Москве достаточно много[67], и разного рода разговоров — тоже, и всё это — предельно странно. В основном мои соплеменники лояльны власти и строю, и если бы им не напоминали постоянно, что они — евреи (хотя сами об этом начинали забывать), через пару поколений они ассимилировались бы, став совершенно русскими.

А сейчас… не то у кого-то из идеологов на старости лет вызрел фурункулом долго ноющий еврейский вопрос, не то дружба с перспективными арабами показалась кому-то важнее равенства национальностей в СССР, сказать сложно. Я не могу понять даже, что же было первично — государственный антисемитизм, и потом уже дружба с арабами, или дружба с арабами, и потом уже — антисемитизм?

— Вот прямо как его дедушка! — умилённо сказала мама, сбивая с мыслей, — Один в один! Постоянно вот так же задумывался, и даже выражение лица…

— Кстати! — перебила она себя же, — Ривочка пирожные испекла!

Быстро скинув полусапожки и обув тапочки, мама зарылась в стоящих на полу сумках, в каждую из которых, наверное, я смог бы, при некотором старании, поместиться.

— Где же… а, вот!

Вручив мне чуточку помятую коробку из-под торта, а отцу — сумки, мама королевой прошествовала на кухню.

— Поставь чайник, — скомандовала она, усаживая на табурет и с наслаждением вытягивая ноги, — Вы поужинали уже?

— Поужинали, — отозвался отец, ставя сумки на пол и даже не пытаясь их разгружать, ибо это — священное право супруги, потому что он вечно всё делает неправильно! В любом случае.

— А я у Ривы чаю попила, особо есть и не хочу, — сообщила мама, начиная разбирать принесённое, — чаю вот с вами попью ещё раз, с пирожными.

Чай, в итоге, пили не только с пирожными, но и с пирожками, а ещё — с бутербродами с колбасой и сыром, и всё это — от Ривы, и всё — очень вкусно, и всё — по дружбе…

… а то, что на днях Рива (очень душная тётка!) собирается зайти в гости с великовозрастной дочкой, интересующейся нашей мебелью, это просто совпадение. Впрочем, ладно… все эти взаимозачёты, по большому счёту, они нам скорее в плюс.

Дело, разумеется, не в пирожных и колбасе, а в том, что в еврейской среде Москвы наша семья начинает приобретать какой ни есть, а вес! Пока атомарный…

— … а Додик… ты знаешь Додика? — тормошит меня мама, — Ну как же!? Фейгин, я же говорила! Ну вот вечно вы с отцом…

Слушаю о Додике и его злоключениях в институте без особого интереса, ибо знать не знаю ни его самого, ни его, без сомнения, уважаемых родителей. Отмечаю только (в очередной раз), что проблемы, связанные с пятой графой, выскакивают с самых неожиданных сторон, откуда и ждать, казалось бы, нелепо.

Евреи, евреи, кругом одни евреи…

… и отчасти так оно и есть — ведь даже среди одноклассников несколько человек — евреи, один из которых даже приходится мне дальним (очень дальним!) родственником.

Есть «мы» и среди «локтевцев», и среди жителей нашего дома, и среди слесарюг на работе у отца, и всё это, внезапно — проблема!

Ну да, евреев много среди музыкантов и учёных, и не очень — среди работяг, и что?