Чужой среди своих

Есть несколько кирпичных или бетонных зданий, но преимущественно постройки деревянные, потемневшие от времени и северной погоды. В основном бараки – вытянутые в длину, низкие, приземистые, окружённые многочисленными выводками сараев, покосившихся заборов, поленниц под навесами и без, курятниками и Бог весть, чем ещё.

Дороги как таковой нет, просто некоторые территории сильнее других изуродованы гусеничным транспортом. Зелени в посёлке мало, и вся какая-то чахлая, хотя примерно в километре виднеется тайга.

Пароход, а вернее – самоходная баржа, проходит мимо посёлка, и перед глазами начинают проплывать штабеля брёвен, пирамиды сочащихся соляркой железных бочек, какие-то ящики и чёрт те что, притом немалая часть этого добра гниёт под открытым небом. Несколько минут, и баржа толкается боком в деревянный причал. Старые покрышки несколько амортизируют удар, но в ноги ощутимо толкает.

Сразу, как только закончилось движение судна, навалились запахи порта. Соляра, ржавое железо, машинное масло и смазки, древесины и прочего.

Наш багаж уже на палубе, и экипаж, чертыхаясь и пиная его, помогает выгрузить поклажу на причал, сколоченный из массивных серых досок.

– Осторожно… – в голосе мамы забота и паника.

– Да, конечно… – но мама цепко хватает меня за руку, и, хотя это не назовёшь здравой идеей, по трапу мы сходим вместе. Чем она может помочь в случае чего, не знаю, но видя её лицо, не спорю.

Оказавшись на твёрдой поверхности, я сразу берусь за багаж.

– Да погоди ты! – осаживает меня мама, снова хватая за руку, – Отца подождём! Да и рано тебе тяжести таскать! Помнишь, что врач говорил?

– Ладно, – соглашаюсь с ней, и, отпустив ручку огромного, много повидавшего фанерного чемодана, присаживаюсь на него и начинаю глазеть по сторонам, ощущая себя напрочь чужеродным элементом в этих декорациях.

Ждать пришлось недолго, и не успел я насладиться видами стоящей у причала баржи, перекуривающих трактористов и лохматого, не до конца перелинявшего кобеля, с деловитым видом обновляющего метки в нужных местах, как подъехал УАЗ «Буханка» вполне узнаваемого вида.

Отец, сидевший справа от похмельного вида водителя, выскочил наружу и заулыбался так, что мои губы невольно растянула ответная улыбка.

– Ну вот… – сказал он, подойдя и взяв меня за плечо, и в этой неловкой фразе было столько заботы и любви, что я обнял его, уткнувшись в чуть пыльную куртку, пахнущую ГСМ. После короткой заминки, отец обнял меня в ответ, и, прижав к груди, ткнулся подбородком в макушку.

Через несколько секунд меня отпустило и стало неловко. Завозившись, я высвободился из объятий, и отошёл на пару шагов, смущённо улыбаясь. Что это на меня нашло…

– Ну, вот ты и дома… – сказал отец, ещё раз улыбнувшись мне, и шагнул к жене. Они не целовались и не обнимались, а просто улыбались друг другу, но так, что стало разом неловко и очень хорошо.

– Кругаля дадим, – хрипло сказал небритый до самых глаз шофёр, закусывая золотыми зубами «Беломор», – Эти, из Леспромхоза, опять всю дорогу…

Сплюнув в окно, он выдал шикарный загиб, на котором иной филолог, специализирующийся на обсценной лексике, мог бы построить диссертацию.

Ползли долго, окольными путями и чуть ли не через весь посёлок, переваливаясь через ухабы и заползая в ямы. Пару раз водитель давал заднюю и искал объезд, темпераментно поминая некую общую маму трактористов из Леспромхоза, штурмовщину, встречный и поперечный план, и Ивана Алексеича, который совсем перестал мышей ловить!

– Каждую весну, ети их мать, одно и то же! – хрипло негодует колоритный водитель, весьма эмоционально хлопая по рулю татуированными руками, – Навигация открылась, и понеслась душа в рай! План у них, чертей, премии горят, а…

Высунувшись в окно, он харкнул, окликнул какого-то знакомца и обещался непременно зайти вечерком.

– План, – зло повторил он, засовываясь обратно, – Мудаки чёртовы! Пока на премию себе не наработают, дороги – ну чисто полигон танковый после учений! Ни проехать, ни пройти…

– При Сталине… – ещё раз сплюнул он в окно и обругал какую-то бабку, с решительным видом бросившуюся под колёса, – При Сталине хоть порядок был! В пять минут всяких там…

Но мы всё-таки проехали, хотя, должен сказать, в пути укачало не только меня, но и отца. Однако, насколько я могу судить по косвенным данным и смутным обрывкам здешней памяти, это считается вполне нормальным явлением.

– Ну, вот мы и дома, – сказал он, выгрузившись из машины и подхватывая багаж.

– Угу, – только и сказал я, ещё глубже погружаясь в депрессию. Вот ЗДЕСЬ я живу?! Здесь!?

Вот в этом, вросшем в землю бараке с низкими подслеповатыми окошками с облупившимися рамами, мхом на обшивке из тёса и со ступеньками, ведущими вниз? С туалетом на улице, необходимостью ходить за водой к колонке за полсотни метров, мыться по субботам в единственной в Посёлке бане, а в остальные дни недели, если мне вдруг приспичит такая блажь, в жестяном оцинкованном корыте?

– Мишенька! – расплывшись в приторной улыбке, двинулась ко мне дородная баба с одутловатым лицом и бигудями под застиранным платком, вышедшая из барака, – Выздоровел?