Чужой среди своих

Не давая ответить, она сделал несколько шагов и прижала меня к объёмной груди, обдав запахами пота, несвежей одежды и чем-то кухонным, с преобладанием нотки прогорклого масла.

– Ну как, мальчик мой, – отстранившись, живо поинтересовалась она, – больше припадков не было? Мы здесь за тебя так переживали, так переживали…

« – Обсикался!» – всплыл в памяти торжествующий возглас, а потом появилась и сама физиономия, светящаяся жадным любопытством и каким-то злорадством.

« – Не дождётесь» – выскочил в голове стандартный ответ, но губы вяло произнесли:

– Нет… всё нормально.

– Да? – тётка, бесцеремонно взяв меня за подбородок, посмотрела в глаза, – Это хорошо…

– Ой, Зин… – кинулась к ней мама, – ты не представляешь…

– Мишка? – пожилой мужчина в телогрейке, накинутой на плечи поверх застиранной майки-алкоголички, выходивший из барака с пачкой папирос и спичками, – Вернулся, бродяга!

Он затряс мне руку, железнозубо, но очень искренне улыбаясь.

– Жив, и это главное! – очень убеждённо сказал он, и только сейчас я заметил, что кисть его левой руки загипсована.

– Сам-то как, дядь Вить, – поинтересовался я, глазами показывая на пострадавшую конечность.

– А… – отмахнулся тот, – да что со мной будет! Видишь… вот, в больничку попал, но это всё так, ерунда! Ты это… заходи, как настроение будет! В шахматы перекинемся, ну и вообще…

Оставшаяся память подсказал мне, что с дядей Витей мы играем не только в шахматы, но и секу, в буру, преферанс и покер, а попутно он рассказывает мне разные тюремные байки, учит передёргивать карты и всем тем премудростям, которым можно научиться за без малого десять лет лагерей. При этом он не прививает никакой там «блатной романтики», отменно и очень сочно иллюстрируя лагерную жизнь с изнанки.

– Ну давай, – он хлопнул меня по плечу, – ты с дороги, а я тебя забалтываю… Иди!

Он закурил, сощурившись на солнышко, а я поспешил догнать мать.

Из своей комнаты по-черепашьи высунулась баба Дуня, подслеповато поморгав на меня.

– А-а, Мишаня… ты хлебушка мне купил?

– Я к вечеру пироги испеку, – вместе меня отозвалась мать, – и на вашу долю занесу.

Отец помог занести вещи, разобрать их, и, коротко глянув на наручные часы, развёл руками.

– Всё, Люд… пора! Я и так-то со скрипом отпросился, сама знаешь. Сын… вечером наговоримся, хорошо?

Оглянувшись напоследок в дверях, он виновато пожал плечами и убежал.

– Всю жизнь вот, на бегу… – еле слышно пробормотала мать, но мгновение слабины было почти незаметным, и она снова захлопотала, разбирая вещи.

– Постирать как следует, отгладить, отпарить…

– Ты как, – спохватилась она, оборачиваясь ко мне, – кушать хочешь?

– Не-а! Разве что чайку бы!

– Сейчас поставлю! – засуетилась мама, расцветая от возможности позаботиться о кровиночке, – Ты иди, умойся пока!