Чужой в стране чужих

— Гурии, — возразил Джубал, — это совершенно особые создания, как джинны и ангелы. Им не нужна душа. Начать с того, что они вообще духи, вечные, неизменные и прекрасные. Есть и мужчины-гурии, или, по крайней мере, их эквивалент. Гуриям не надо заслуживать путь в рай. Они что-то вроде персонала. Они обносят всех изысканнейшей пищей и напитками, после которых не бывает похмелья, и развлекают, если это требуется. Но души жен не должны работать. Так, Стинки?

— Достаточно близко, если не брать в расчет непочтительности в словах. Гурии… — он сел так внезапно, что свалил Мириам. — Слушайте! Возможно вы, девушки, и не имеете душ!

Мириам обиделась:

— Ну-ка, неблагодарная неверная собака, возьми свои слова обратно!

— Мир, Мариам! Если у тебя нет души, то ты, как-никак, бессмертна. Джубал… возможно ли для человека умереть, не заметив этого?

— Не могу сказать. Ни разу не пробовал.

— Может, я умер на Марсе, и мне просто приснилось, что я вернулся домой? Оглянитесь! Сад, которому позавидовал бы сам пророк. Четыре прекрасные гурии, предлагающие вкуснейшую еду и изысканнейшие напитки в любой час. Даже их партнеры-мужчины, чтобы ничего не давалось слишком легко. Это же истинный рай.

— Гарантирую, что нет, — заверил его Джубал. — Я плачу за это налоги.

— Но это не касается меня.

— И возьмем этих гурий… Если даже допустить, что они обладают той же красотой… В конце концов, красота — в глазах смотрящего…

— Они именно такие.

— А ты еще заплатишь за это, босс, — прибавила Мириам.

— …все же остается, — подчеркнул Джубал, — одна обязательная особенность гурий.

— Ммм… — протянул Махмуд, — не следует углубляться в эту тему. В раю это не временное физическое состояние, а постоянный божественный атрибут.

— В таком случае, — с энтузиазмом воскликнул Джубал, — я уверен, что это — не гурии.

Махмуд вздохнул.

— Тогда я должен обратить одну из них.

— Почему одну? Тут есть места, где ты можешь насладиться в полной мере.

— Нет, брат мой. Мудрые слова пророка говорят, что хотя Закон и разрешает четырех, невозможно иметь дело более, чем с одной за раз.

— Что ж, это некоторое утешение. И кого же ты выберешь?

— Сейчас посмотрим. Мириам, чувствуешь ли ты себя божественно?

— Пошел к черту! Нашел себе гурию.

— Джил?

— Ну уж нет, — запротестовал Бен. — Это мое поле деятельности.

— Тогда позднее, Джил. Энн?

— Очень жаль. У меня свидание.

— Доркас? Ты мой последний шанс.

— Стинки, — ответила она мягко, — насколько божественно я должна себя чувствовать?

* * *

Майк поднялся в свою комнату, закрыл дверь, лег в постель, свернулся калачиком, закатил глаза, проглотил язык и замедлил сердце. Джил не любила, когда он делал так днем, но не обижалась с тех пор, как он перестал делать это на людях — так много вещей он не должен был делать на людях, но только это одно по-настоящему выводило ее из себя. Он ждал с тех самых пор, как покинул ту комнату, где было так много неправильностей. Он испытывал огромную потребность отключиться и постараться все грокнуть.

Он сделал нечто такое, что Джил не велела…

Он испытывал человеческую потребность сказать себе, что был вынужден поступить так, но марсианская школа не позволяла использовать эту лазейку. Он был в развилке, требовалось правильное действие, и выбор был за ним. Он грокнул, что выбрал верный путь. Но его водный брат Джил запретила идти этим путем…

Но это не оставляло выбора, было противоречием. В развилке существует выбор. С выбором вырастает дух.

Согласилась бы Джил, предприми он другое действие, без потери пищи?

Нет, он грокнул, что запрет Джил касался и этого варианта. В этот момент жизнь, начавшая свое существование в человеческих членах и сформированная марсианской мыслью, не в силах быть и тем и другим одновременно, закончила одну из стадий роста, взорвалась и перестала быть птенцом. Одиночество предопределенной свободы воли заполнило его и, вместе с тем, по-марсиански безмятежное отрешение охватить, обмыслить, просмаковать его горечь, принять его последствия. С горькой радостью он осознал, что эта развилка была его, а не Джил. Его водный брат мог учить, предостерегать, вести… но выбор в развилке не делился на двоих. Здесь было «владение» без права продажи, дара, закладных; владелец и владеемое грокались неразделимо. Он извечно был действием, предпринятым в развилке.

Теперь, когда он осознал себя личностью, он был свободен грокать своих братьев еще ближе, сливаться без разрешения. Целостность личности была и есть и вечно была. Майк перестал обмысливать личности всех своих братьев, множество трижды существовавших на Марсе, соединенных и рассоединенных, нескольких избранных на Земле, — неведомые силы трех на Земле, которые будут его, чтобы слиться с ними; и ему была приятна мысль о том, что, наконец, после долгого ожидания, он грокнул и обмыслил себя.