ЧВК Херсонес – 2

– М-м-илочка, ты щё, уже дерябнула?! Её низ-зя пускать на н-нашу тер… ритор… на територир… ик! Сюда, короче! Низ-зя!

– Это опасно. Ещё никто не выжил после поцелуя Гекаты.

– Все высказались? Отлично. Тогда ничего не делаем и пусть он умрёт. Так?

Повисла долгая минута тишины, прерываемая лишь осторожным стуком моего сердца. После чего меня, похоже, привязали к позорному столбу. Руки, завёрнутые за спину, попали в стальной капкан, к ногам привязали чугунные гири, а на лоб легли тёплые лебединые крылья. А потом глаза открылись и мир прояснился. Или нет?

Попробую пояснить. Сейчас я отлично видел всё, но увиденное казалось мне настолько неестественным, зыбким и причудливым, что не могло быть реальностью. Я стоял в нашем музейном саду, прижатый к могучему стволу старой оливы, небо искрилось звёздами, рогатый месяц отражал золото недавнего заката. Воздух всё так же пах цветами и морской солью.

Вот только здания самого частного выставочного комплекса «Херсонес» словно бы не существовало в помине. Вместо него высились стройные греческие колонны, мрамор был чистым и ослепительно-белым. Судя по наклонному фронтону крыши, передо мной – небольшой храм Аполлона, бога Солнца, всегда почитаемого не только в эллинистических мифах, но и под разными именами встречающегося практически во всех древних религиях нашей планеты. А может, и не только нашей.

Звенела далёкая мелодия флейты. На ступенях храма сидела маленькая девочка лет пяти в чёрном платье, на её голове сиял серебряный обруч, увенчанный тем же полумесяцем. Она посмотрела на меня, и я почему-то сразу понял, что знаю её, мы уже встречались и, кажется, расстались друзьями. Вот только я никак не мог вспомнить её имя.

Девочка улыбнулась, поправила густые тёмные волосы и, вскочив на ножки, пошла ко мне, меняясь с каждым шагом. Это было красиво и жутко. Вот передо мной юная девушка, потом – зрелая женщина, а сейчас – высокая старуха…

– Александр Грин, – необыкновенно нежным голосом прошептала она, – отныне ты – мой должник. Если ты знаешь молитвы, то сейчас для них самое время.

Я хотел ответить, честно. Просто не мог и губ разомкнуть, а старуха вдруг вытянула чёрный раздвоенный язык и воткнула его мне в правое ухо, раскалённой иглой пронзая мозг. В тот момент вся прежняя боль показалась мне сладкой, сознание вспыхнуло, и всё, что раньше было мной, рассыпалось чёрным пеплом…

– Он жив? Герман, не держи меня, скажите, он жив?!

– Это невероятно, но…

– П-пульс и-есть! Гекатощка-а, моё п-щтение! Прими от души! Ч-чёрный мускат, сп-спес-ц-сиально для тебя! За моего бро-о!

– Червя я заберу себе.

– Мой брат будет против…

– Ага, пусть только попробует со мной спорить! Никто из вас, хвалёных олимпийцев, не спас бы жизнь этого человека. У него в голове был Червь этой стервы Цирцеи! Я могу спросить, как вы вообще допустили такое?

– Мы не…

– Бардак! Не музей, а проходной двор! Заходи, убивай, трави… Неудивительно, что искусствоведы мрут у вас как мухи! Вино я тоже заберу. Провожать не надо.

…Я проснулся довольно поздно, часов в одиннадцать или двенадцать. Солнечный свет бил в окно. Голова была упоительно ясной, хотя всё тело ломило, словно меня прогнали через кузнечный пресс. Как лёг спать – не помню, но после крымского вина и не такое забывается. Хорошо ещё, не рухнул в одежде, а сумел раздеться, сложить вещи на стул, укрыться тонким пледом.

За дверью раздалось осторожное поскрёбывание, неуверенное поскуливание, потом заливистый лай, и два добермана, ворвавшись в комнату, вновь свалили меня на кровать, вылизав всё лицо! Пуськи и няшки, иначе про них и не скажешь.

– Аря-ря-а, – поддержал я, от души потрепав псов за острые уши, – значит, Мила Эдуардовна уже здесь? Меня ждут у директора или в саду?

Мне дали минуту, чтобы одеться, и едва ли не лапами вытолкнули в сад. К моему удивлению, там никого не было, хотя на столе меня ждал завтрак. Значит, все наши уже заняты своими делами сообразно занимаемым должностям. Ну, или они сидят на очередном совещании, а меня просто не стали будить. Случись что интересное, всегда расскажут потом.

Да, служебная дисциплинка у нас хромает на обе ноги. Мне, как жителю сурового Екатеринбурга, до сих пор трудновато принимать эту расслабленность или почти даже безответственность южан! Но я учусь, потому что, оказывается, очень важно успеть прочувствовать вкус жизни, не превращаясь в музейного червя, корпящего над старыми папирусами, затёртыми черепками, ржавым железом и вечным подглядыванием за чужой жизнью давно умерших людей.

Я снял белую салфетку с тарелки, обнаружив бутерброды с сыром, жареный куриный окорочок и пару больших слив. В стеклянном стакане была просто чистая вода. Я выпил залпом и набрал из фонтана ещё: казалось, именно это больше всего и нужно моему организму.

Оба добермана честно сидели напротив, словно охрана и конвой одновременно. На предложение разделить со мной завтрак они и бровью не повели. Вот это воспитание.