Clouds of Glory

Как бы то ни было, Ли был самым достойным восхищения и заботливым из родителей, каждую ночь сидя с Руни, чтобы убедиться, что мальчик не перевернулся во сне, не нарушил повязку и не вырвал "лигатуры". "Возможно, он лишится пальцев и останется калекой на всю жизнь. . . . Вы не можете себе представить, как я страдаю при этой мысли", - писал Ли, но это кажется вполне естественным страхом для любого отца в подобных обстоятельствах. Неудивительно, что Руни был предметом стольких писем с советами и заботами, которые Ли писал своей жене на протяжении многих лет, о том, как приучить такого дикого и необузданного жеребенка к дисциплине, не разрушив его дух. Он описывал Руни как мальчика, которого нужно "держать в узде", но на самом деле Руни и его братья, похоже, были не более чем обычными непоседами.

Когда Руни достаточно окреп для путешествий, Мэри отвезла семью в Арлингтон, оставив Ли в Нью-Йорке в компании семейного терьера и ее щенка. В начале 1846 года Мэри родила их последнего ребенка, Милдред Чайлд, которую Ли всегда называл Милли или "Драгоценная жизнь", а Ли, как и всегда, испытывал муки разлуки с семьей, что побуждало его писать Мэри, чьи небрежные манеры он презирал, бесконечные письма с советами по воспитанию детей, на которые она, похоже, обращала очень мало внимания. Он был поглощен мелкими деталями строительства и ремонта, ошибкой, которую он допустил в учете своего жалованья, продуманными планами по дальнейшему улучшению и расширению укреплений Нью-Йорка, а также старыми переживаниями о том, что его зарплата не позволит ему обеспечить своих детей и что он выбрал неправильную карьеру.

События в далекой Мексике вот-вот должны были свести на нет все эти опасения.

 

Глава 4. Идеальный воин – Мексика, 1846-1848

Война между Мексикой и Соединенными Штатами кипела с 1820-х годов, отчасти из-за политического хаоса в Мексике, отчасти из-за расширения американских поселений в Техасе, а отчасти потому, что практически незаселенная мексиканская территория в Северной Америке, простиравшаяся от Луизианской покупки до Калифорнии, была открытым приглашением для быстро растущей и все более уверенной в себе Америки. Американцы смотрели на запад и видели огромный и практически не изученный рай. Словосочетание "судьба" еще не вошло в обиход, но идея о том, что Америка должна простираться от Атлантического до Тихого океана, была сильной, хотя и не всегда популярной. Она подкреплялась страхом, что в результате слабости Мексики Великобритания или Россия могут захватить Калифорнию, и убеждением, что Америка была и должна быть исключением из монархического правления и деспотизма, а потому по определению не может делить континент с другими державами.

Не все верили в то, что американцы по Божьему замыслу должны заселить континент и контролировать его. Такие разные американцы, как Джон Куинси Адамс и Улисс С. Грант, сомневались в моральности захвата столь большой территории у гораздо более слабой Мексики. Даже спустя десятилетия после того, как война между Америкой и Мексикой была закончена и выиграна, Грант писал: "В целом, офицерам армии США было безразлично, будет ли аннексия осуществлена или нет. . . . Что касается меня самого, то я был категорически против этой меры и по сей день считаю войну, которая к ней привела, одной из самых несправедливых, когда-либо развязанных более сильным государством против более слабого". Многие утверждали, что претензии Америки на всемирный моральный авторитет могут быть размыты такой несправедливой войной, и, конечно, некоторые правильно предвидели, что вопрос о возможности распространения рабства на новые территории, отвоеванные у Мексики путем завоевания, может нарушить хрупкий политический баланс между рабовладельческими и свободными штатами и привести к гражданской войне. И здесь Грант выразился лучше всех, хотя и с мудростью ретроспективы: "Восстание южан было в значительной степени следствием мексиканской войны. Нации, как и отдельные люди, несут наказание за свои проступки. Мы получили свое наказание в самой кровопролитной и дорогостоящей войне современности". Сам Роберт Э. Ли признавался, что хотел бы быть "более удовлетворенным справедливостью нашего дела", - интересное и типичное преуменьшение его чувств.