Coi Bono? Повесть о трагедии Гуш Катиф

Вернёмся на базу, сдадим автоматы и тогда…

Тогда что?

Не знаю…

Как-то в третьем классе, девчонка назвала меня ослом…

Почему пауки не запутываются в собственной паутине?

Не знаю…

Теперь я не осёл, а капитан армии обороны Израиля…

А Мессия придёт?

Не знаю…

Может, теперь я стал бараном?

Мы выстояли…

Я смогу перед сном принять ванну?

Почему люди иногда, словно нелюди?

Буду спать в своей постели!

Почему дни сменяются ночами, а зной – холодами?

Что предпочтительнее: ощущать себя обманутым или обманщиком?

О чём напишут в газетах завтра?

Что если оказаться в австрийских Альпах или на крыше резиденции Папы Римского?

Как терять, не страдая?

Надо бы остановить автобус и помочиться на проклятую пустыню?

Нельзя – погибшие не поймут…

– Как думаешь, – спросил я у сидящего рядом майора, – после всего Этого, партия «Авода» власть удержит?

Майор ответил:

– Сказать «да» – глупо, а сказать «нет» – ещё глупее…

– Это не ответ!..

По губам майора скользнула улыбка, а глаза наполнились тревогой.

– И всё же? – настаивал я.

– Наша демократия, – сказал майор, – даст возможность проявить на выборах выборов своё безумие…

…Открыв глаза, полковник тихо вздохнул, послушал тишину. За окном, едва заметно покачиваясь, уходил дневной свет. «Свет приходит ниоткуда и уходит в никуда, а вот люди…» – полковник подумал о погибшем под Суэцом Давиде; в памяти всплыла фраза из какой-то книги: «О войне имеют право рассказывать только павшие – они прошли её до конца. Но их-то как раз и заставили умолкнуть навеки». Полковник вздохнул снова. На этот раз тяжело, протяжно. Память…Полковник любил свою память, вернее, он её уважал, а ещё вернее, боялся её, потому что порой она имела обыкновение возвращаться непредсказуемой, словно морская волна, от которой ждёшь, что она выбросит на берег обронённый в воду мяч, а, вместо него, она кидает к твоим ногам склизкое, безликое тело медузы.

«Ещё не завтра…» – облегчённо вздохнул полковник.

Тишина.

На небо лёг тонкий слой фиолетовой краски.

Сверкнули первые звёзды.

На окне отражение недоумённого лица.

Громкий стук сердца.

Мерзкая боль в затылке.

Полковник вспомнил, как на тридцатый день после гибели Давида, ребята из его взвода пришли на кладбище, и мать Давида внимательно прислушивалась к тому, что люди говорили об её сыне, а потом вдруг стала кричать, чтобы ей вернули сына не святого, а живого.

Полковник вскинулся на кресле – память высветила слова Эйда: «Если от нас отворачиваются живые, то пускай хотя бы мёртвые остаются с нами…»

«Мёртвые остаются…» – подумал полковник и, закрыв глаза, вновь задремал…

…Пустыня. Солнце выжигало глаза. Капитан Шац бродил по пустыне и искал. Бродил-бродил, искал-искал. Вдруг отыскал.

«Поднимайся, Давид!» – тихо просил капитан Шац, но Давид – разорванные мышцы, раздробленные кости, синий нос, белый лоб – не поднимался. Амир Шац лёг рядом, губы к бескровному уху приблизил и шёпотом спросил: «Разве ты больше не с нами?»

Годы идут, идут…Много лет…

В комнате полковник Шац.

Сметая всё на своём пути, по комнате, грохоча тяжёлыми гусеницами, мечется огромный танк.

– Как дела, полковник? – над башней голова генерала Шарона.

– Дела? – не понимает полковник.

Голова генерала поворачивается то влево, то вправо, а широко раскрытый рот призывно требует: «НАДО!.. НАДО ОЧЕНЬ!..»

– Когда? – коротко спрашивает полковник.

– Завтра! – также коротко отвечает генерал.

Полковник робко опускает голову, но, вдруг спохватившись, исступлённо бормочет:

– Но ведь «НАДО!.. НАДО ОЧЕНЬ!..» – уже бывало… – Может, завтра – НЕ НАДО?..»

Танк исчезает, будто растаял.

«Ты оставил меня? – недоумевает полковник. – Ты взял и оставил?»

Тишина.

Голова полковника скользнула ещё ниже…

Теперь привиделся окружённый солдатами и полицейскими Кфар-Даром. «Наши, – утешал себя полковник, – свои…»

На пороге комнаты стоял лейтенант.

– Отец, оставь этот дом! – сказал лейтенант.

– Лотан?

– Я, отец!

– Мой сын?

– Твой!

– Ты пришёл, чтобы прогнать меня из дома?

– Я всего лишь солдат…

– Лотан!

– Что, отец?

– В этом доме ты родился.

– Разве в этом вина моя?

– Нет, Лотан, не твоя… В этом доме мы с твоей мамой очень любили друг друга…И тогда стал ты…

– Да, тогда… Теперь от нашего дома ничего не останется…

– Ничего?

– Только боль…

– Но ведь…

…Проснувшись, полковник поднял голову и прислушался к усталому бою больших круглых часов на стене. «Время – это то самое, с чем люди не справляются… – подумал полковник. – Никогда не справлялись…».

Тишина.

Зная по опыту, что притаившуюся ночь, в конце концов, настигает непредсказуемое утро, полковник недовольно пошевелил губами.

За окном медленно густели краски.

«Со временем люди не справляются…», – снова подумал полковник и перевёл взгляд на дверь, за которой спали внук и невестка.

Глаза полковника наполнились странным блеском; тяжело вздохнув, он поднялся с кресла, постоял в задумчивости и, старательно сдерживая вдруг охватившую тело дрожь, зашагал по комнате.