Constanta

В тот момент я пожалела, что необдуманно удалила его номер. Как только родственники ушли, я сложила руки на груди и безумно захотела позвонить Константину Сергеевичу, чтобы высказаться от души. Сотовый словно уловил ход моих мыслей и завибрировал на тумбочке.

– Кто это? – резко спросила я.

– Я же записал Вам свой номер. Это Константин Сергеевич.

– Какой еще Константин Сергеевич? Я таких не знаю. Вы не туда попали.

– Яна, ну что Вы паясничаете? Я Ваш голос из тысячи узнаю. Как все прошло?

– Видимо, как Вы и планировали – мы помирились.

– Ну хорошо. Осталось с докладными разобраться.

– Чего? Что там за планы у Вас, которые Вы проворачиваете за моей спиной?

– Устраняю Ваши проблемы, чтобы мы могли нормально работать, ни на что не отвлекаясь.

– У меня нет проблем. А будут – сама справлюсь. Не утруждайтесь. Это уже не Ваш долг.

– А чей?

– Мой. Либо близкого мне человека.

– Вы вообще постороннюю помощь не принимаете, как я понял?

– Верно поняли. И, кстати, не надо так со мной хлопотать, ведь когда я выступлю на летней конференции, сразу же откажусь от Вашего руководства.

– Что? Простите, что?

– Я все сказала. Мне на процедуры пора, – бесцветным голосом проговорила я и выключила телефон, обрывая Довлатова на полуслове.

Какие, к ебеням, процедуры в девять вечера? А он, наверное, здорово взбесился. Завтра напишу Вове. Раз уж я так ему нравлюсь, почему бы не дать парню шанс, ведь он не так плох, по сравнению с некоторыми предателями.

Повалявшись еще немного, я услышала зов туалета, поднялась и накинула халат. В моей палате душа, туалета и телевизора не было: хватало того, что я нахожусь здесь одна. Пожалуй, еще кого-то под боком я бы не стерпела.

Я шла по ярко освещенному, воняющему хлоркой коридору, завязывая пояс халата на ходу. Приветственно помахала дежурному, мол, в туалет направляюсь, все нормально. Дверь одной из палат распахнулась прямо перед носом, едва не ударив косяком в переносицу, и оттуда вышла молодая медсестра, интерн скорее, держа перед собой большой поднос, на котором лежали пачки лекарств, колпачки для дозировки снотворного и использованный шприц.

– Смотри, куда прешь! – обозлилась я, краем глаза машинально заглядывая в палату: дверь на автоматическом режиме медленно закрывалась, щель становилась все уже, а мои глаза, наоборот, все больше расширялись от того, что я увидела внутри.

– Девушка, осторожнее. Не ходите под дверями.

– Стой. Кто там лежит – в этой палате?

– Бедняга какая-то. Обе руки сломаны у девочки. Спать не может от боли, вот – снотворное приходится давать да обезболивающее колоть.

– Спасибо, – покивала я. – Фамилия ее не Покидченко случайно?

– Галина Покидченко, да. Знакомы?

– Более чем. Я зайду, да?

– Ну, вообще не положено… А это не Вас сюда привез такой импозантный мужчина с бородкой?

– Меня. А что?

– Познакомь, и я никому не расскажу, что ты посещаешь больных в неположенное время.

– Охренела? Губу закатай. Стану я тебя со своим женатым дядей знакомить.

– Блин. Жалко, – она и действительно закусила губу. – Ладно, иди. Думаю, ничего страшного. Но если врач узнает, я тебя не видела.

– Пойдет, – согласилась я, распахивая дверь, а медсестра быстренько убежала от греха подальше.

На койке лежала Галя, и я задалась вопросом, как смогла узнать ее из коридора, если сейчас, вблизи, не узнавала ее – она выглядела еще хуже, чем я на пике болезни. Синюшние мешки под глазами, изможденное лицо, мутный взгляд, свалявшиеся от долгого лежания волосы. Обе руки в гипсе, зафиксированы креплениями в висячем положении. Грудь как будто ввалилась внутрь, тело почти незаметно под одеялом, голова откинута на подушку.

– Яна? Ты что здесь делаешь?

– Да вот. Воспаление легких. Как ты?

Мне стало так жаль ее. Так совестно. Волной тошноты подступило к горлу отвращение к себе: как быстро психологическое становится физическим, подумать только. Настолько было ужасно то, во что Галя превратилась по моему желанию, что я вновь возненавидела себя с прежней силой. Я не могла смотреть на нее, но заставляла себя, будто наказывая этим. Слишком легкое наказание для такой, как я.

– Плохо, – грустно улыбнулась Галя. – Мир тесен, получается?

– Очень, – согласилась я, подходя ближе. – Даже чересчур.

– Довольна результатом?

Я помолчала, глядя ей в глаза, наливающиеся слезами. Мне и самой хотелось заплакать. Я никогда не искуплю этот грех. Никогда.

– Не хочу возвращаться к прошлому – слишком много всего поменялось. Но не надо было тебе… делать того, что ты сделала. Я же предупреждала.

Пока я говорила, Галя уже давилась слезами и всхлипами в открытую, не стесняясь меня. Но едва я замолчала, она неожиданно засмеялась, и столько в этом смехе было горечи, боли, явственной агрессии и беспомощности, что мне стало страшно. Передо мной лежал тяжело раненый, но не убитый мною зверь, с психологической травмой на всю жизнь, а я будто пришла лишний раз насмехаться над ним, поставить на него ногу, добивать слабого, лежачего.

– Почему ты смеешься? Прекрати.

– Знаешь, что самое смешное? – успокоилась она, снова пугая меня своим голосом. – То, что я этого даже не делала.