Crysis. Легион

Качает головой, идет к решетчатой двери в дальнем конце галереи. Мы попадаем в комнату управления, явно не менявшуюся с прошлого столетия. С потолка свисает ржавый жестяной конус, под ним — ничем не прикрытая лампа накаливания. На стене — шеренга древних мониторов, на них подается изображение от видеокамер, натыканных по всему вокзалу. Пара бойцов сидит за старинным пультом управления — во всю длину комнаты, — и там куча кнопок, тумблеров и настоящие лампочки, мать их, крохотные лампочки накаливания, закрученные в схему нью-йоркского метро. Боец шлепает ладонью по пульту, ворчит: «Чтоб его, ничего ж не работает!»

Сочувствую. Я-то думал: прошло восемь лет всего с Черного вторника, и пять лет после кардинальной переделки Центрального, тут все должно быть с иголочки. Но техника здесь в одном шаге от дымовых костров и веревочных сигналов. Кажется, реконструкция вовсе не была великим и славным мегапроектом, как нам втирали: отстроили, что на поверхности торчать должно, и на том успокоились, а подвалы остались прежними.

— Я был на Лингшане, — говорит Барклай, — Видел, как умер Стрикланд — отец Тары. Когда она узнала… надломилось в ней что-то. Выпивка, дурь — и несколько не совсем умных приказов. Под трибунал пошла, уволили. А теперь она — королева в ЦЕЛЛ и получает раз в пять больше прежнего. Отец ее, наверное, в могиле пере…

БУМММ!

С потолка сыплется песок, лампочка мотается туда-сюда, комнату заполняют кривляющиеся тени.

— Вот дерьмо! — шепчет кто-то, а на экране — когтистая тварь, ощерившаяся пушками.

— Сэр, они ворвались в главный зал!

Барклай выходит на связь: «Мартинес — на платформу! Скажи Дикерсону, пусть отправляет первый поезд. Все, наше время вышло».

— Сынок, тебе в главный зал, — говорит мне полковник Барклай, — Ради этих людей, задержи цефов хоть немного.

***

Я иду в зал. А там осьминожки резвятся вовсю, мелочь и тяжеловесы топают по полу, кроша мрамор, и косят Барклаевых людей направо и налево. По стенам и потолку лезут гигантские стальные тараканы — охотники, прыгающие на зазевавшихся людей и раздирающие их на части. Повсюду баррикады из мешков с песком — Роджер, честное слово, гребаные баррикады из песка! Те, кто за ними прячется, чуть меньше получают от цефов — но не потому, что дурацкая горстка грязи способна остановить цефовскую пулю. Просто цефы таких меньше замечают. Но это ненадолго.

Сзади доносят: раненых убрали с мезонина. Мы отступаем, перегруппируемся на лестницах, стараемся продержаться еще немного, пока из туннелей под нами отходят поезда. А я спрашиваю себя: Барклай-то хоть знает про подземные осьминожьи гнездилища? Знает, какие линии еще уцелели, а какие разорваны пополам? Не свалятся ли отправленные поезда на полном ходу в новоявленный каньон — их тут немало появилось, мода нынче проделывать дыры в местности. И отвечаю себе: не будь дятлом, все они продумали, делай что приказано и не лезь в дела начальства. Лучше о патронах подумай. К счастью, их тут завались, знай подбирай чужие магазины, погремушки и стволы — из большинства и выстрелить толком не успели, цефы их хозяев моментально превратили в отбивные. Стоило б подумать, какой такой гений тактики решил, что лучший способ обеспечить амуницией несчастных засранцев, оставшихся в живых после пяти минут боя, — это ободрать трупы товарищей, благо их повсюду навалом. Увы, способ на диво эффективен.

Мы отходим.

Отходим.

Отходим.

Нас осталось немного. Большинство лежат в зале и на лестницах, разодранные в лохмотья. Но ценой их жизней куплена отсрочка, выиграно время: мы теперь у северного края перронов, и ни единого гражданского не видно. Цефы наседают, но последний поезд еще ждет на платформе, и там для нас заказаны места. Барклай снова рядом, дерется как простой солдат, выжат как лимон, но видно — уже ничего не боится. Даже улыбается мне — чуть-чуть уголком рта. Мол, сынок, справились мы, эвакуировали гражданских.

Я улыбаюсь в ответ, хотя он, конечно, того не видит.

А потом на нас валится потолок.

Может, это цефовская артиллерия подсиропила или здание не выдержало пальбы и взрывов и что- то важное надломилось. Так или иначе, вокруг внезапно валятся камни, бетон и арматура, и все, кому еще нужно, понимаешь ли, дышать, выкашливают пыль из легких, пыль столбом, и видимость как в супе — метра натри. Барклай орет: «Шевелите задницами, шевелите, не ждите нас!» Думаю, это первый за долгое время приказ, с удовольствием исполненный людьми при поезде, и вот он тю-тю, наш билетик домой, наша передышка на пару дней, часов или десяток гребаных минут, пока новая цефовская атака не загонит нас в тартарары, туда, где ни выиграть, ни убежать.

А за нами, в пыльном сумраке, я уже слышу возню, шорохи и полязгиванье подле оставленных нами трупов.

***

Негусто нас уцелело: мы с Барклаем да полдюжины бойцов, которым представить меня не потрудились. Кто-то из этих непредставленных вспоминает: наверху, в главном зале, припаркована пара джипов — если, конечно, цефы не разнесли их вдребезги.

Нам осталось всего-то протанцевать через стадо цефов и уехать на джипах.