Curiositas. Любопытство

Мы знаем, что вскоре после того, как начались скитания Данте, он стал посылать друзьям и покровителям списки некоторых песней, которые часто копировались и передавались новым читателям. В августе 1313 года поэт Чино да Пистойя, один из друзей юности Данте, включил глоссы к некоторым строкам из двух песней «Ада» в собственное стихотворение, написанное на смерть императора Генриха VII; в 1314 году или, быть может, немного раньше тосканский нотариус Франческо да Барберино упоминает «Божественную комедию» в своих «Documenti d’amore» («Предписаниях любви»). Есть и другие доказательства того, что о труде Данте знали и восхищались им (но также завидовали автору и свысока отзывались о его детище) задолго до завершения. Петрарка всего через двадцать лет после смерти Данте описывает, как неграмотные певцы наизусть читают фрагменты из поэмы на больших дорогах и крытых подмостках под аплодисменты торговцев тканями, трактирщиков и покупателей, отоваривающихся в лавках или на рынках[29]. К Чино, а потом и к Кангранде, должна была попасть почти полная рукопись поэмы, и нам известно, что сын Данте, Якопо, подготовил на основе оригинала экземпляр «Божественной комедии» для Гвидо да Поленты. До наших дней не сохранилось ни одной строки, написанной рукой Данте. Колюччо Салютати, флорентийский мыслитель-гуманист, который перевел отдельные части «Божественной комедии» на латынь, вспоминал, что видел «убористые письмена» Данте – одно из ныне утраченных посланий – во флорентийских канцеляриях, но мы можем только догадываться, как выглядел его почерк[30].

Каким образом пришла Данте идея описать хронику хождения в потустороннее, нам знать, конечно же, не дано. Ключ к разгадке, возможно, надо искать в финале «Vita nova» («Новой жизни») – сборника автобиографических эссе, написанных по мотивам тридцати одного стихотворения; содержание, предмет и источник этой лирики Данте связывает со своей возлюбленной Беатриче: в последней главе поэт говорит о «чудесном видении», наблюдая которое он решает написать то, «что никогда еще не было сказано ни об одной женщине». Второе объяснение может быть обусловлено увлеченностью современников Данте народными преданиями о хождениях в потустороннее. В XIII веке из таких воображаемых хождений расцвел целый литературный жанр, зародившийся, видимо, в страстном желании представить, что происходит, когда издан последний вздох: вновь увидеть ушедших в мир иной, узнать, нуждаются ли они хоть в толике нашей памяти, чтобы не кануть в небытие, и понять, будут ли учтены поступки, совершенные нами по эту сторону земного порога, когда мы его переступим. Безусловно, подобные вопросы возникли еще раньше: они существуют с тех пор, как в доисторические времена мы начали рассказывать о загробном мире и в подробностях воспроизводить его географию. Данте наверняка был знаком с образцами подобных «хождений». Гомер позволил Одиссею побывать в царстве мертвых во время затянувшегося возвращения на Итаку; Данте, не владевший греческим, читал описание этого сошествия в иной мир в изложении Вергилия, в «Энеиде». Апостол Павел во Втором послании к коринфянам пишет, как некто побывал в Раю и «слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать» (12, 4). Когда Вергилий предстает перед Данте и сообщает, что проведет его «в вечные селенья», поэт соглашается, но тут же его охватывают сомнения:

На чьем я оснуюсь примере?
Я не апостол Павел, не Эней…[31]

Читатели Данте легко узнавали такие отсылки.

Будучи сам жадным читателем, Данте, несомненно, был знаком со «Сном Сципиона» – сочинением, в котором Цицерон изображает картину небесных сфер; да и за событиями потустороннего мира он наблюдал в «Метаморфозах» Овидия. Некоторые другие источники могли лежать в христианской эсхатологии. В апокрифическом Евангелии, так называемом «Апокалипсисе Петра», или «Откровении Петра», описано видение апостола – святые отцы, гуляющие в благоуханном саду; в «Апокалипсисе Павла» говорится о бездонной пропасти, в которую бросают души тех, кто не уповал на милость Всевышнего[32]. Странствия и видения – мотив, характерный для крайне популярных некогда религиозных компендиумов, среди которых – «Золотая легенда» Иакова Ворагинского или анонимные «Жития отцов Церкви»; для фантастических ирландских саг о странствиях святого Брендана, святого Патрика, короля Тунгдала; для мистических видений Петра Дамиани, Ришара Сен-Викторского, Иоахима Флорского; встречаются эти темы и в некоторых исламских хрониках потусторонних событий, как андалусская «Libro della Sca-la» («Книга лестницы»), повествующая о восхождении пророка Мухаммеда на небеса. (К исламскому влиянию в «Божественной комедии» мы еще вернемся.) Все новое в литературе имеет прототипы: библиотеки всякий раз напоминают нам, что литературных новшеств не существует.