Д'Арманьяки

– Как снесли? – Иоланта почти не верила в услышанное, убеждённая католичка, она воспринимала такие вещи как личную обиду, – ведь сделанное вами – самое настоящее богохульство, если не больше.

– Я не верю в бога! – коротко ответил Филипп, приводя своим ответом всех в ужас. Все, даже Мирианда, смотрели на него со страхом. Как возможно говорить такие слова? Но Филипп, на лице которого не изменилось ни единой чёрточки, невозмутимо поглощал пищу, в то время как остальные, перестав есть, не знали, как поступить дальше.

– Нельзя произносить такие слова, – опомнившись от потрясения, внушительно произнесла Иоланта, – он отречётся от вас и тогда…

– Это я отрёкся от него, – вскричал Филипп, теряя обычное хладнокровие, – я отрёкся от него, как он отрёкся от сотен людей, обрекая их на мучительную смерть. Я проклял его, когда он отнял у меня родителей, – Филипп неожиданно замолчал. Все понимали, что у него вырвались наружу чувства, которые он тщательно от всех скрывал. И лучше всех это понимала Иоланта. Она с нежностью матери посмотрела на Филиппа, и голос её был наполнен участием и пониманием.

– Мы знаем, что вы перенесли. Мы знаем, что произошло во время казни.

– Что вы знаете, – с горечью в голосе перебил её Филипп, и чувства, сдерживаемые им в течение многих лет, хлынули на окружающих, словно бушующий водный поток.

– В ту ночь к моему отцу явился епископ Мелеструа. Он предупредил нас об опасности, но отец не прислушался к нему. Да он и не мог прислушаться. Он не мог всё бросить и уехать. Даже сейчас, зная, что произошло, сделай он это, я бы возненавидел его. Но он принял решение остаться, а я в тот день был полон решимости – защитить его, и с этой целью забрался на крышу дома. Оттуда я увидел первые вспышки пожаров. В ту минуту я ещё не знал, что происходит в Париже. Горя желанием помочь несчастным, которые могли в эти минуты нуждаться в помощи, я незаметно покинул наш дом, прихватив при этом оружие и лошадь моего отца. Я – двенадцатилетний мальчишка – отправился ночью по улицам Парижа, которые и в обычное время опасны, а в ту ночь смерть ждала каждого из нас – повсюду.

Уже через несколько минут после того как я покинул дом, пришло ясное понимание происходящего в городе, – продолжал рассказывать глухим голосом Филипп под полную тишину, царившую за столом. Он не видел, как зал наполняется воинами из его отряда. Он не видел, как его друзья смотрят на него, он не видел, что даже слуги, забросив все дела, застыли невдалеке от стола и неимоверно напрягают слух, чтобы не пропустить ни одного слова.

– Я увидел женщину с ребёнком, за которой гналась разъяренная толпа и вопила: «Смерть арманьякам!» Не раздумывая, я бросил коня на толпу и сумел спасти женщину. Убийцы обратили своё внимание на меня. Тогда я впервые повстречался с Кабощем. Я попытался скрыться от толпы, которая жаждала моей смерти, но ему удалось схватить меня, но не удалось остановить. Я отсёк ему кисть, и сразу после этого собрался отправиться домой, но услышал крик о помощи. Кричала женщина. Я поскакал на её голос. Повсюду на этой улице валялись мёртвые тела. Зрелище было ужасающим и чудовищным. Вид крови и мёртвых тел вызвал у меня приступы тошноты, но я знал, что нужна моя помощь. И превозмогая самого себя, я вошёл в дом, откуда доносился голос. Я увидел обнажённую девушку, которую собирались обесчестить двое мужчин. Не раздумывая, я убил обоих. Там же я услышал разговор, из которого явствовало, что бургундцы собираются напасть на наш дом. Они хотели убить всех наших людей, пока они спали. Я понял, что время идёт на минуты. Жизнь моего отца, матери и всех наших воинов висела на волоске. Я вскочил в седло. Чтобы не попадаться на глаза бургундцам, я решил сделать крюк. И вот тогда, – Филипп на мгновение замолчал, его кулаки сжались, на лице заиграли скулы, – я увидел сотни женщин, детей, мужчин-стариков. Все они стояли у дверей церкви Святой Катерины и молили впустить их внутрь.

– Я даже передать не могу, до чего меня потрясли эти мольбы, – Филипп снова замолчал. Все понимали, насколько тяжело ему вспоминать произошедшее. Но через мгновение его голос зазвучал с силой и неудержимой яростью.

– Но ещё больше потрясли закрытые двери церкви. Божьи служители бросили несчастных тогда, когда они более всего в этом нуждались. В ту минуту я поклялся себе, что вернусь обратно вместе с нашими воинами.

Я успел прибыть раньше бургундцев. Я предупредил отца, и вскоре все наши сто воинов выстроились перед запертыми воротами, ожидая нападения бургундцев. Силы бургундцев троекратно превышали наши, но тем не менее нам удалось за несколько минут рассеять их и вырваться из дома. И в ту минуту, когда мы это сделали – именно я принял решение направиться к церкви Святой Катерины. Решение, которое много лет мучает меня, ибо оно привело к смерти моего отца, Монтегю и всех наших воинов. Я часто спрашивал себя, а правильно ли я поступил? Ведь мы не смогли спасти несчастных. Но даже сейчас, зная все последствия того решения, – я знаю: иначе поступить было бесчестно.