Д'Артаньян в Бастилии

«Знает ли он, чью просьбу вы выполняли в Дофине? Вы назвали имя?» Судя по почерку, писала полуграмотная женщина, и, хотя бумага была старательно смята и покрыта жирными пятнами, все же это была дорогая бумага. И распространяла она тончайший аромат духов, который узник не спутал бы ни с чем на свете. Такой же аромат исходил от нежной ручки, протянутой ему для поцелуя из-за бархатной портьеры, в день его памятного возвращения из Лондона.

На следующее утро стражник забрал вместе с нетронутыми блюдами клочок бумаги со следующими словами: догадывается, но не знает наверняка. И никогда не узнает". В тот же день капитан мушкетеров господин де Тревиль был снова удостоен аудиенции у ее величества. Фрейлины королевы отметили, что разговор привел королеву в хорошее расположение, это было неудивительно: капитан мушкетеров пользовался репутацией галантного кавалера и ловкого придворного.

На третий день д'Артаньяну пришлось пообедать самой малостью – крохотным клочком бумаги со словами: «О вас помнят!» Впрочем, заключенный Базиньеры не выразил неудовольствия таким скудным обедом.

Все эти события, однако, не привели к тому, на что надеялся мушкетер, – его скорому освобождению. Успокоенная королева до поры до времени не решалась заговаривать с королем на скользкую тему. Король же, спросив его высокопреосвященство о причинах столь долгого заключения лейтенанта мушкетеров, получил пространный ответ, в котором кардинал ссылался на возможность связи между д'Артаньяном и Туром, напоминал о подозрительном исчезновении шевалье д'Эрбле, называл имена герцогини де Шеврез и какого-то испанского дворянина, и в конце концов довел короля до обычного его состояния – раздражения и меланхолии. Его величество потерял всякое желание задавать Ришелье какие бы то ни было вопросы и уехал охотиться в Сен-Жермен, а Анна Австрийская уединилась с доньей Эстефанией и принялась писать длинное письмо в Мадрид.

Господин де Тревиль понял, что надеяться не на кого.

«В таком случае остается один выход, – сказал он себе. – Обратиться к помощи дружбы. Помнится, один из четверки принял сан. Вот он-то и может мне помочь. Проклятие! Раз мало проку от монархов, попросим поддержки у монахов!»

В тот же вечер молодой дворянин Жиль Персон, называющий себя с некоторых пор шевалье де Роберваль, получил приглашение во дворец господина де Тревиля, которое ему вручил ливрейный лакей.

Глава тринадцатая Политика и алхимия

Арамис сидел в строгой монастырской келье в монашеском облачении за столом и исписывал лист за листом своим бисерным почерком.

Его адресаты всюду – в Лангедоке и Бургундии, в Пьемонте и Провансе, в Риме и Мадриде. Пишет он и в Тур. Он получает письма от францисканцев, что просят милостыню по дорогам Европы, и от купцов из Брюгге, торгующих фрисландским полотном; ему пишет испанский гранд и… белошвейка Мари Мишон…

Мой дорогой кузен!

Сестра опять беспокоится по поводу моего здоровья, однако у меня оно ничуть не хуже, чем вчера. Очередная охота на «красного» зверя, которую затевают в Париже (или Сен-Жермене – я, право, не знаю точно), может, конечно, окончиться неудачей, ведь лисица хитра. Мне кажется, для успеха всего предприятия охотникам следует заручиться участием его величества – во всей Франции не сыскать охотника лучше и удачливее. Все же, думаю, сестра преувеличивает мою скромную роль. Во всяком случае я принимаю некоторые меры, чтобы не схватить насморка, и, если Богу будет угодно, мое здоровье не пошатнется и впредь. И это несмотря на то, что у нас в округе полно лисий,. Они – гроза местных курятников. Но не все курочки так беззащитны, есть ведь и петушки, а у петушков есть шпоры.

Помните о Мари.

Нежно целую Ваши прекрасные глаза.

Арамис перечитал письмо еще раз, вздохнул, а затем аккуратно сжег его. Потом он вздохнул снова и принялся писать ответ:

Дорогая кузина!