Д. Л. Бранденбергер Национал-Большевизм. Сталинская массовая культура и формирование русского национального самосознания (1931-1956)

Однако Мехлис громил не только пропаганду, выстроенную вокруг идей пролетарского интернационализма. Не доверяя всем идеалистическим, абстрактным формам агитации, он подверг критике приоритет, который в Красной Армии отдавался выпущенному через год после шестаковского учебнику партийной истории, — «Краткому курсу истории Всесоюзной коммунистической партии (большевиков)». Изучение этого непростого труда, по мнению Мехлиса, препятствовало более практичной пропагандистской работе в войсках: «Мы увлеклись только пропагандой "Краткого курса истории ВКП (б)" и забыли пропаганду, обязывающую реагировать на все. Пропаганда военной культуры и знаний еще не стала неотъемлемой частью всей воспитательной работы в Красной Армии. Необходимо помочь начальствующему составу изучать военную историю, усвоить специальную и военно-историческую литературу, в совершенстве овладеть военным искусством» [193].

Помимо критики пропаганды, которую он считал идеалистичной и слишком политизированной, Мехлис также яростно набрасывался на «культ опыта Гражданской войны». Основывая свою критику на нескольких двусмысленных высказываниях, походя сделанных Сталиным месяцем ранее, Мехлис заявил, что «опыт старой армии» имел большее отношение к геополитическому контексту начала 1940 годов, чем опыт революционной эпохи [194]. «Слабо изучается военная история, в особенности русская. У нас проводится неправильное охаивание старой армии, а между тем мы имели таких замечательных генералов царской армии, как Суворов, Кутузов, Багратион, которые всегда останутся в памяти народа, как великие русские полководцы, и которых чтит Красная Армия, унаследовавшая лучшие боевые традиции русского солдата. …Все это приводит к игнорированию исторического конкретного опыта, а между тем — самый лучший учитель — это история» [195]. Упоминание Мехлисом знаменитых героев царской армии в 1940 году поучительно, учитывая тот факт, что еще в 1938 году Политическое управление в качестве образцов для подражания выделяло по большей части другие фигуры: Чапаева, Щорса, Котовского, Пархоменко и Лазо [196]. Следом за выступлением Мехлиса, вся историческая линия окончательно изменилась — но лишь по прошествии нескольких месяцев Калинин в своей речи осенью 1940 года так же воодушевленно выскажется в пользу Суворова и Кутузова [197].

Русский народ попал в поле зрения национал-больевистской пропаганды во второй половине 1930 годов, хотя точное время, соответствующее этому сдвигу, не зафиксировано в документах. То, что в высших эшелонах власти, и в том числе Сталиным, на протяжении нескольких лет велись разговоры о весомом вкладе русского народа в дело революции, не вызывает сомнения. Однако далеко не случайно и то, что подобные руссоцентричные настроения не придавались огласке в печати до конца десятилетия [198]. В конце концов, сделать пантеон русских героев оружием пропаганды оказалось делом сравнительно легким, но прославление русского народа в целом требовало от марксистского государства гораздо более тонкого и внимательного подхода. Первые пробы идеологической почвы были сделаны в печати во второй половине 1930 годов — на первый взгляд безобидные клише, вроде «первый среди равных», постепенно привязывались к описаниям русского этноса. Материалы, в которых откровенно говорилось о превосходстве русских, появились в прессе лишь в 1938 году, но даже тогда авторы статьи, опубликованной в журнале «Большевик», казалось, ставили перед собой задачу привести длинный список русских национальных героев, а не подробно перечислить характерные черты, отличающие русских как нацию [199]. Написанную Б. Н. Волиным, долгое время отвечавшим в Главлите за идеологию и цензуру, эту статью можно считать промежуточным шагом в постепенном формировании открытой этнической иерархии в СССР, окончательно сложившейся только три года спустя в марте 1941 года с публикацией еще одной статьи (авторство принадлежит опять же Волину) в авторитетной «Малой Советской энциклопедии». Относительное промедление в публикации этих статей свидетельствует о колебаниях, которые сопровождали их официальное одобрение [200]. Тот факт, что до конца 1930 годов в печати не говорилось о доминирующей роли русских, что обеспечивалось бы возвышением русской истории и ее героев позволяет нам сделать вывод, что открытая поддержка идей этнического превосходства русских вызывала значительное беспокойство в партийном руководстве.