Да будем мы прощены

Пока дети завтракают, я выясняю вопрос у портье за конторкой. Он мне предъявляет счет на четыреста долларов.

– Я платить не буду, – говорю я и прошу позвать менеджера.

– Ладно, – говорит менеджер. – На двести согласны?

– Сто пятьдесят и не больше, – говорю я, и менеджер соглашается.

Эшли я ничего не говорю. Незачем портить ребенку настроение, и хорошо, что есть подруга, с которой можно поговорить.

Каждый раз, глядя на Рикардо, я не могу сразу вспомнить его имя. Тут есть дополнительное осложнение: у него на куртке табличка, где вылинявшим маркером написано: «Привет, меня зовут КЭМЕРОН».

– Кто такой Кэмерон? – спрашиваю я.

– В смысле?

– «Привет, меня зовут Кэмерон»?

– Наверное, так звали человека, у которого эта куртка была раньше, – отвечает он.

– А почему ты оставил это имя?

– Мне так нравится. Я называю куртку «Кэмерон».

И мы замолкаем.

Пока мы возле здания Вильямсбергского суда ждем Эш и Нейта, которые захотели послушать речь актера, изображающего Джорджа Вашингтона, Рикардо спрашивает:

– А зачем ты убил моих папу и маму?

– Я их не убивал. Это мой брат Джордж их убил, а я не виноват.

Я не ожидал ни такой прямоты от него, ни такой горячности оправданий от себя.

– Он меня тоже пытался убить?

– Нет, он никого не пытался убить. Произошел несчастный случай, огромное несчастье. Мне искренне жаль.

– Ты мне шарик приносил.

– Да. Я хотел посмотреть, как ты.

– А почем мне знать, что не ты это сделал?

– Ну, потому хотя бы, что меня там не было. Я потом приехал. А Джордж теперь в специальной больнице. Он сошел с ума.

– Он убил маму и папу, – повторяет мальчик.

– Не нарочно, – объясняю я. – А потом он убил маму Нейта и Эшли.

Я не знаю, известно ли это мальчику, и не знаю, стоило ли об этом ему говорить, но почему-то захотелось до него довести, что не у него одного утрата.

Мальчик качает головой:

– Он богатый человек с большим телевизором, ему никого не надо было убивать.

– Это верно, – соглашаюсь я. – Ему никого не надо было убивать.

Я начинаю паниковать. Может, я забыл дать ему лекарство, и это всплытие со дна, прояснение связано с тем, что он не получил лекарства, и теперь непонятно, что дальше будет. Он сейчас превратится в Невозможного Халка?

– Ты лекарство сегодня принимал? – спрашиваю я.

– Да. Ты мне сам его давал утром.

Нейт и Эшли выходят из здания суда, и мы идем на демонстрацию мороженого, которое делают в колониальной кухне, а потом на ленч. Я все жду, чтобы что-нибудь случилось, но ничего не происходит, и жизнь продолжается.

В конце дня звонит гулятель собак и спрашивает:

– Вы кошку видели перед отъездом?

Вопрос явно с подвохом.

– А что, она пропала?

– Она родила котят, – отвечает собачник. – Шестеро здоровеньких, один не выжил. Я его похоронил под розовыми кустами за домом.

– Не знал, что она беременна. Она ни разу не говорила.

– Я думаю, мне надо их всех взять на осмотр.

– Да, имеет смысл. А как Тесси?

– Не в своей тарелке, – говорит он. – Да, и еще: она их родила в главной спальне. Я все с кровати выбросил, правильно?

– Да, отлично.

– Если будут новости, дам вам знать, – говорит он и вешает трубку.

Наверное, вид у меня удивленный, поскольку дети спрашивают:

– Что случилось?

– Тесси родила котят, – отвечаю я, и у них лица становятся еще более недоуменными.

– Она ведь собака, – говорит Эшли.

– Да, ты права.

Потом уже, утром, как будто все, кроме меня, получили указание, дети появляются к завтраку нормально одетые, и Нейт объявляет, что мы сегодня едем в «Сады Буша». Я узнаю об этом последним.

«Сады Буша» – это вам не среднестатистический парк аттракционов – это накачанная стероидами фантастическая композиция на европейские темы. У аттракционов немецкие названия. «Der Autobahn», «Der Katapult», «Der Wirberwind»[6].

Рикардо увлечен до крайности, но на аттракционах кататься боится, и потому Нейт с Эшли уходят вдвоем, а я увожу Рикардо к развлечениям для детей поменьше: «Kinder Ka-russel», «Der Rote Baron»[7] и прочее в таком роде. Ему это очень нравится, и вскоре мы сходимся со старшими детьми, и он отчаянно кидается кататься с ними – при условии, что я держу его за руку. А это значит, что меня тоже вертят в воздухе, кидают влево-вправо, раскручивают, бессловесного и глупого, пока, конечно, меня не выворачивает наизнанку.

– Фуу! – говорит Эшли, пока меня рвет у них на глазах, у всех троих. Я с самого приезда подъедаю за ними весь их фастфуд – сосиски в тесте, луковые кольца, цыплячьи ножки, недоеденное мороженое.

– Нехорошо, – отмечает Нейт, глядя, как я пытаюсь направить извержение в урну, сделанную в виде гнома. В дыру, в его распахнутый рот, но это не получается, у него вся голова измазана, и пятна на земле перед ним и за ним. И вдруг, будто из-под меня дно вышибли, я больше не могу стоять. Мне надо лечь – или упасть – у края желтой кирпичной дорожки, и под головой у меня стопка их курток.

– Мне надо минутку полежать, – говорю я, вытирая с подбородка горькую слюну.