Да будет фикус

– Без кофе. Счет.

Ретировавшись, лакей выплыл со сложенным на подносе узким белым листочком. Гордон развернул – шесть шиллингов и три пенса! Практически весь его капитал, в кармане семь и десять! Примерно он, конечно, представлял, но точная цифра сразила. Он встал, выгреб свою наличность. Бледнолицый молодой официант искоса цепко глянул на жалкую горстку монет. Тихонько сжав локоть Гордона, Розмари дала понять, что хочет оплатить свою долю. Гордон не отозвался; отсчитал шесть бобов три пенса и, уходя, кинул лакею на поднос еще шиллинг. Брезгливо взяв монетку, тот повертел ее и, словно нехотя, кинул в жилетный кармашек.

По коридору Гордон шагал растерянный, ошеломленный. Разом, бездарно все спустить за пару черствых ломтиков мяса и бутылку скверного пойла! Жуть какая-то! Черт его дернул сунуться в хамский отель! Теперь и чай уже не выпить, и сигарет осталось только шесть, а ведь еще обратная дорога и вообще мало ли что. С семью пенсами! Дверь позади захлопнулась, как будто их выставили вон. Настроение резко упало. Свежий воздух быстро выстуживал тепло душевной близости. Розмари молча, напряженно шла впереди, уже не веселясь, волнуясь из-за того, на что вдруг расхрабрилась. Гордон смотрел, как проворно шагают ее стройные ножки. Так долго он хотел ее, но когда страстное желание вот-вот должно было исполниться, это не слишком вдохновляло. То есть, конечно, он желал, он продолжал желать, но только поскорей бы уже закончилось. Восторг свободного любовного порыва угас. Поразительно, как сшиб его этот поганый счет, и вместо утренней блаженной беспечности опять терзания из-за денег. Придется сознаться, что он не может даже билет в автобусе купить, придется занять у нее, снова придется сгорать от стыда. Остаток куража держался лишь остатком винных градусов.

Хотя шли без особой спешки, вскоре они очутились на высоком холме. Каждый отчаянно искал тему для разговора и ничего не мог придумать. Догнав Розмари, взяв ее за руку, Гордон тесно переплел их пальцы. Стало чуть легче. В груди у него, правда, все так же стоял ледяной ком. У нее, по-видимому, тоже.

– Что-то не видно никого, – проговорила Розмари.

– Воскресный отдых. Сон под фикусом после тушеной свиной ноги с подливкой.

Вновь молчание. Прошли еще полсотни ярдов. Откашлявшись, Гордон выдавил:

– Теплынь какая. Давай выберем местечко, посидим.

– Хорошо.

Свернули в рощицу. Частокол голых стволов, ни кустика, но вдали клубок зарослей то ли терна, то ли терновника. Обняв Розмари, Гордон молча повел ее туда. На пути встретилась ограда с проломом, замотанным поперек железной проволокой; Гордон приподнял верхнюю ржавую нить, и Розмари проскользнула – такая ловкая, сильная. Он торопливо устремился следом, но две последние монетки, звякнув на дне кармана, несколько охладили пыл.

В зарослях обнаружился просто готовый альков: с трех сторон густое плетение ветвей терновника, с четвертой – крутой откос, под которым чернели вспаханные безлюдные поля. Видневшийся внизу домик отсюда казался кукольным. И ни дымка из трубы, ни движения во дворе, ни единого живого существа на горизонте. Уединение идеальное. Землю здесь покрывал прекрасный пушистый мох.

– Надо бы плащ постелить, – сказал он, опускаясь на колени.

– Не стоит, совсем сухо.

Гордон потянул ее к себе, прижал, снял с нее милую смешную шляпку, стал целовать ее лицо. Розмари, лежа под ним, не противилась; не дернулась, когда он начал ласкать ее грудь. Но испуг бился в ней, не утихая (раз уж она дала согласие, то сдержит обещание, потерпит, только очень страшно!). А в нем страсть разгоралась так вяло, что это даже встревожило. Подлые деньги не шли из головы. Какие тут занятия любовью, если все мысли про пустой карман? И все же он хотел ее, он без нее не мог. Вся жизнь изменится, когда их близость станет реальной, настоящей. Довольно долго он просто лежал, положив голову ей на плечо, рассматривая сбоку ее шею и волосы, не предпринимая решительных попыток.

Небо посветлело, на землю вновь хлынул поток мягких, уже косых лучей. Стоило набежать облакам, и заметно холодало, но сейчас опять сделалось почти по-летнему тепло.

– Ты только взгляни, Гордон!

Оба приподнялись. Низкое солнце золотило маленькую долину. Блеклая травяная зелень стала изумрудной, кирпичный домик засветился ярким кармином. Лишь тишина без птичьих трелей напоминала о зиме. Гордон обнял Розмари, она ласково прильнула, и они замерли, сидя щека к щеке, любуясь видом с холма. Он развернул ее к себе, поцеловал:

– Ты меня любишь, правда?

– Обожаю, дурачок.

– И будешь милой?

– Милой?

– И позволишь мне?

– Наверно.

– Все?

– Ну, хорошо. Все.