Да будет так!

Я ухватила Берни за другую руку и принялась тянуть. Чулок на ее ноге зацепился за гвоздь и с треском порвался. Берни снова застонала и обмякла, став еще тяжелее, но нам каким-то образом удалось затащить ее назад в прихожую.

— Что-то она не очень выглядит. Позвонить в 911? — спросил он.

Я была в ужасе. Если мы позвоним в 911, они заберут Берни к себе. Что нам тогда делать с мамой? Как мы обойдемся без Берни?

Я расплакалась.

Зандер постоял с минуту, уставившись на безжизненное тело Берни и неловко переминаясь с ноги на ногу.

— Она что, пьяная? — спросил он. — Если пьяная, то еще долго не проснется, а потом надо не шуметь и давать ей горячий кофе, даже если она будет ругаться. У тебя кофе есть?

— Есть, но она не пьяная, — сказала я, вытирая нос рукавом.

— Не волнуйся, я никому не скажу, — произнес он.

Я почувствовала, как мне под кожу скользнула песчинка правды. Маленькая кривая заноза того, что было спрятано под россказнями о героях и медалях.

Берни заворочалась и застонала. Зандер быстро опустился на колени со мной рядом, и мы оба начали яростно обмахивать ее, пока она не пришла в себя.

— Пожалуйста, Берни, пусть все будет хорошо, — шептала я. — Пожалуйста, вернись.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем щеки Берни снова порозовели и она открыла глаза. Все это время я сидела на полу с ней рядом, поглаживая ее руку и нежно разговаривая с ней, так же, как она говорила с мамой, когда та просыпалась после того, как у нее болела голова. Когда Берни наконец смогла сесть, я подобралась к ней, скрестив ноги, и обняла за плечи, прижав ее голову к своему плечу и мягко ее покачивая. Прядь седых волос выбилась из ее толстой длинной косы, и я убрала ее с лица Берни обратно в прическу.

— Все, все, все, Берни, ш-ш-ш, — шептала я.

Зандер наблюдал за мной, прислонившись к стене. Он больше ничего не сказал и не сделал, но мне было достаточно того, что он остался. Когда Берни смогла сесть и выпить воды, он ушел, тихо закрыв за собой дверь. Часами я слушала истории Зандера, сидя с ним на крыльце, но до того дня не знала его как следует. Он только что подарил мне маленький кусочек правды, так же, как когда-то печенье, хотя я его об этом не просила. После этого все изменилось. Я больше не считала его толстым или глупым. Я только начинала понимать, какой могущественной может быть правда.

К счастью, мама спала во время происшествия с Бернадетт. Не знаю, что бы с ней стало, увидь она, как расклеилась Берни. Меня это страшно напугало.

— Прости, солнышко, — прошептала Берни, — ничего не получилось.

— Я знаю, Берни, не волнуйся, — успокоила ее я. — Это ты меня прости за то, что я тебя заставила.

Через некоторое время мы вернулись на кухню, и Берни попыталась сварить себе кофе, но у нее сильно дрожали руки.

— Сядь, Берни, я сама все приготовлю, — сказала я.

Бернадетт тяжело опустилась на стул и наблюдала, как я перемалываю зерна в старой, потертой кофемолке с треснутым верхом и ящичком, в который ссыпался молотый кофе. Мне очень нравилось выдвигать ящичек и вдыхать запах таинственного темно-коричневого порошка, но я терпеть не могла горький вкус готового кофе, предпочитая мамин сладкий чай. Бернадетт каждый день выпивала пять чашек кофе — три чашки утром, одну после обеда и одну в пять часов — время, которое она называла коктейльным.

— Это дьявольский напиток, Хайди, — однажды сказала она. — Один глоток, и ты пропал.

— Но ты же не пропала, — заметила я.

— Это правда, но я раб зерна, Хайди. Настоящий раб.

Пока мы ждали, когда закипит вода, я села за стол напротив нее.

Берни, глядя мне в глаза, сказала:

— Обещаю, Хайди, мы не сдадимся. Будем и дальше добиваться ответа из Хиллтоп-Хоума. Писать и звонить им, пока кто-нибудь нам не ответит. Обещаю.

Но я в глубине души знала, что из этого ничего не выйдет. Трумэн Хилл явно намеревался оставить нас с носом.

Когда я снова взглянула на Берни, все еще бледную после того единственного шага наружу, я уже знала, что есть только один выход.

— Бернадетт, мне нужно поехать в Либерти, — заявила я.

— Тебе? Одной? — спросила она, не веря своим ушам. — Это исключено. Ты еще ребенок.

— Я не ребенок, мне уже двенадцать. Я давно уже хожу на улицу одна.

— Но не в Нью-Йорк же!

— Я могу туда полететь, — сказала я.

— Ты что, с ума сошла?

— Люди летают на самолетах, Берни. Все самолеты, что мы слышим каждый день, битком набиты людьми.

— Другими людьми, незнакомыми. Ты так не можешь, ты не похожа на них, — взволнованно проговорила она.

— Нет, Берни, я не похожа на тебя, — громко сказала я. — Это вы с мамой похожи.

Ее щеки вспыхнули, а спина окаменела.

— Я скорее отрежу себе ногу, чем позволю тебе сесть в самолет, — заявила она.

— Тогда я поеду на автобусе — так даже дешевле.

— На автобусе или на самолете — не важно. Никуда ты не поедешь, — отчеканила она. — Конец разговора.

Берни была той еще упрямицей — упрямство было у нее в крови, как белые полоски на спине скунса. Она научила меня почти всему, что я знала. Но сейчас я знала кое-что, чего не знала Берни: я поеду в Либерти.

Глава 8 Еще