Да будет так!

Бернадетт была первой, кто заметил мое везение. Мы играли в «Пексесо», игру, которую Берни заказала мне по каталогу. Она состояла из карточек с картинками, которые нужно было перемешать и разложить тыльной стороной вверх, а затем по очереди переворачивать любые две карты, пытаясь найти два одинаковых рисунка. Таким образом вы развиваете память, вспоминая, где видели картинку с котенком или зонтиком в последний раз, чтобы потом перевернуть ее, когда найдете парную. Для меня, однако, память тут была ни при чем.

В первый ход я перевернула одну из карт в центре. С обратной стороны была нарисована желтая уточка. Затем я почему-то решила перевернуть другую карту, в верхнем левом углу. Там оказалась вторая уточка.

— Вот повезло! — воскликнула Бернадетт.

Но потом я вновь проделала тот же трюк.

Очередь Бернадетт так и не настала — я угадывала снова и снова. Мне ни разу не пришлось напрячь память, так как я безошибочно нашла все парные карты. Не задумываясь, я перевернула все восемнадцать карточек одну за другой, и все они попарно совпали.

— И как ты только умудрилась это сделать, Хайди-Хо? — спросила Бернадетт, разглядывая карты и поглаживая подбородок.

Я и понятия не имела. Но когда Берни во второй раз перемешала карты и разложила их картинками вниз, я проделала это снова.

— Разрази меня гром, — ошарашенно произнесла Бернадетт.

У меня нет сверхспособностей — я не могу предсказывать будущее, видеть, что происходит где-то далеко, или разговаривать с умершими. Я в этом уверена, потому что после игры в «Пексесо» Бернадетт проверила меня на этот счет. Снова и снова я объясняла ей, что не вижу парные картинки, а просто их угадываю. Никакого шестого чувства — сплошное везение.

Моя удача очень пригодилась мне в прачечной самообслуживания «Садси Дадс» недалеко от дома. В ее задней части, около туалета, стоял игровой автомат, с которым я быстро нашла общий язык. Хотя Бернадетт не нравилось посылать меня в «Садси Дадс», я ходила туда довольно часто. Денег, полученных от работы няней, хватало только на один поход в магазин.

Бернадетт, не раздумывая, отдала бы нам с мамой последнюю каплю воды, если бы мы умирали от жажды в пустыне, но у нее совсем не было лишних денег. До того как мы с мамой появились в Рино, Берни жила вместе с отцом. В его семьдесят пятый день рождения они отправились поужинать в закусочную. Отец Берни съел бутерброд с тушеным мясом и два куска торта, а на обратном пути упал замертво от сердечного приступа. Раньше я думала, что мы с Бернадетт похожи, так как у нас обеих не было отца. Но разница, и весьма заметная, была в том, что я совсем не ощущала его отсутствия. Я никогда с ним не встречалась и даже не знала, как его зовут. Я о нем вообще не думала. Бернадетт же очень скучала по своему отцу. Именно после его смерти она заболела агорафобией.

От отца Берни осталось немного денег. Она хранила их в банке — говорила, «на черный день», — и ей их было достаточно. Когда нам не хватало на еду или нужно было что-то срочно купить, например деталь для пылесоса, мы пользовались моим везением, как жестянкой, которой вычерпывали воду из лодки, чтобы остаться на плаву.

— Ты знаешь, как я не люблю тебя туда посылать, но, если ты не злоупотребляешь своим даром, Хайди, и если тебя не поймают, думаю, ничего страшного, если ты немного попытаешь удачу.

Берни говорила так каждый раз, когда я собиралась в «Садси Дадс».

— Ведь это для важного дела. Вот когда я пошлю тебя туда за мелочью на норковую шубу, пусть меня поразит молния, я и слова не скажу.

Я не знала точно, что Бернадетт имеет в виду под «злоупотреблять моим даром», но отлично знала, что меня могут поймать, — в Рино несовершеннолетним нельзя играть в азартные игры. Но этот запрет было легко обойти. Я всегда была высокой для своего возраста, а Берни, наоборот, довольно низенькая. Уже в десять лет многие из ее вещей были мне впору, даже туфли. Большинство блузок и платьев Берни были старыми и выцветшими, с разномастными пуговицами и молниями, заколотыми булавками. Кромки одежды скреплены степлером — так быстрее, чем пришивать. Я становилась на стул в наряде, который мы выбирали вместе, и Берни ходила вокруг меня со степлером, щелкая им то тут, то там, пока наконец все не выглядело как надо.

У меня были густые, темные и невероятно кудрявые волосы. Иногда они так путались, что их можно было расчесать, только отрезав колтуны кусачками для ногтей. Я всегда хотела прямые волосы, как у Берни. Они были такие длинные, что она могла даже сесть на них, когда их распускала. Я тоже пыталась отрастить волосы, но мои почему-то никогда не росли ниже лопаток. Берни причесывала меня каждое утро и вечером перед сном. Она называла мои волосы непокорной гривой, и мы шутили, что только она могла ее усмирить. Когда мне нужно было наведаться в «Садси Дадс», она садилась со мной на кухне и делала мне прическу: гладко зачесав мои волосы назад, она перекручивала их и убирала в узел, который называла «кренделек».

— Совсем как у Типпи Хедрен в «Птицах», — удовлетворенно говорила она.