Да будет воля Твоя

– Нет, я осталась у сестры, чтобы не ехать ночью, и вернулась утром. Эзра находилась у себя в комнате. Сразу я ничего не заметила, в полдень она сказала, что чувствует себя неважно, и не спустилась к завтраку. На следующий вечер я стала подозревать что-то неладное, однако она уверяла меня в обратном, надела на себя маску женщины и притворно улыбалась, чтобы попытаться переубедить меня. Но в таких обстоятельствах одурачить мать невозможно. Сначала я подумала о поклоннике, подождала, пока она уйдет в школу, и обыскала ее комнату, но ничего не нашла. Но я упорная, шериф, настоящая гиена, когда речь заходит о моем потомстве.

Джарвис легко в это поверил, достаточно послушать, как она произносила свою речь: чеканила каждое слово с вызывающей точностью, а взгляд ее не терпел никаких возражений.

– Я заподозрила неладное, когда спустилась в подвал. Там я нашла свежевыстиранные простыни.

Повернув голову к мужу, она продолжила, немного повысив голос, чтобы предвосхитить любой контраргумент:

– Прислуга меняет белье только по четвергам, никогда в начале недели, специально, чтобы на выходных у нас были чистые простыни, за исключением особых случаев. Я спросила у Прешиз, нашей экономки, отдавала ли ей Эзра постирать простыни, но оказалось, что нет. Эзра выстирала их сама. Она никогда не стирает сама. А знаете, что я нашла рядом с корзиной для белья? Баночку с крупной солью.

Джарвис откинулся на спинку дивана и скрестил руки на груди. Почти тридцать лет он жил с королевой порядка и управления, и за это время столько раз слышал, как Эмма излагает свои маленькие хитрости, что выучил их наизусть. Крупную соль сыплют в холодную воду, чтобы отстирать пятна крови с одежды: это основное правило, особенно когда в доме трое сыновей.

– Позволю себе заметить, что это могло совпасть с тем, о чем она вам сказала, – произнес Джарвис, пытаясь понять: перед ним властная мать, оскорбленная поведением дочери, или же за словами Элейн действительно скрывается настоящая драма.

– Если бы вы знали мою Эзру, шериф, вы бы поняли, что нет. Ее поведение изменилось в одночасье. Она съежилась в своем коконе, она больше не смеется, у нее отсутствующий вид, ее голова где-то в другом месте, и по ее глазам я вижу, что в ней что-то сломалось. А если вам хочется знать все, скажу, что я знаю с точностью до дня, когда моя девочка становится женщиной, подобного рода вещи от меня не ускользают, и это не самые лучшие дни месяца.

Внезапно Элейн подалась вперед, и впервые после того, как Джарвис переступил порог дома, он убедился, что здесь слишком просторно, ибо жена Кормака так и не смогла положить руку ему на запястье – жест, который ему вряд ли бы понравился, потому что ладонь ее наверняка холодная и неприятная на ощупь. Вместо этого она зажала его душу в тиски своих голубых глаз и добавила слегка дрожащим голосом:

– Шериф, мою дочь изнасиловали, у меня сомнений нет. Это тот же самый тип, что напал на Луизу Мэки, я знаю эту историю, он нападает на девушек у них в доме, ночью, когда они спят, хрупкие подростки, не способные себя защитить. Это он, шериф, я уверена. И хочу, чтобы вы немедленно арестовали его. Хочу, чтобы все ваши люди работали днем и ночью, чтобы найти его и посадить за решетку, хочу увидеть, как его мозг станет кипеть на электрическом стуле, пока не польется из ушей. Надеюсь, я ясно выразилась?

Теперь она говорила ровно, не повышая голоса, и четко, не мигая, перечисляла свои желания. У Джарвиса пересохло во рту. Он посмотрел на еще дымящийся фарфоровый чайник, не решаясь самому налить себе чаю, но внезапно передумал. Он явственно услышал голос жены и почувствовал, как она легонько шлепнула его по пальцам, чтобы он вел себя подобающе.

Кормак вытащил из кармана зажигалку и разжег потухшую сигару, окутав себя, словно призрачным костюмом, серыми клубами ароматного дыма.

– Насколько я понял, это вы в тот вечер вернулись домой? – спросил шериф у бизнесмена, который, глубоко затянувшись своей сигарой, в ответ кивнул головой. – Вы не заметили ничего подозрительного? Взломанная дверь, приоткрытое окно?

– Нет, вы же знаете, какая погода стояла в эти дни, я бы непременно заметил.

– Вы поднялись к дочери?

– Нет, я вернулся довольно поздно, к тому же, я давно не захожу к ней, чтобы поцеловать ее на ночь, ведь она… она почти взрослая.

– Могу я с ней поговорить?

– Она вам ничего не скажет, – тотчас произнесла Элейн, – можете поверить мне на слово. Как мать, я глубоко в этом убеждена. Вы увидите Эзру, которая постарается притвориться любезной, улыбающейся и станет отрицать, что она стала жертвой чего бы то ни было. Но я знаю ее лучше, чем кто-либо, и я это чувствую. Если ваша жена утверждает, что знает, что что-то случилось с вашим ребенком, вы ведь поверите ей?

– Здесь случай несколько более сложный, мадам Мон…

– Шериф, если бы ваша жена оказалась сейчас здесь, перед вами, абсолютно уверенная, что с вашим ребенком что-то случилось, вы бы ее выслушали?