Да что вы знаете о настоящих принцессах?

Лорд Палмсбери устроился у окна, расположившись за шахматным столиком. Он методично вынимал фигуры из ящика, выложенного изнутри мягким, хоть и местами потертым бархатом. Сами шахматы тоже были не новы. Деревянные, вырезанные то ли не вполне умелым резчиком, то ли нарочито грубовато. Время и чьи-то заботливые руки отполировали их до безупречной гладкости, лаковое покрытие, видимо регулярно обновляемое, сохранило от потемнения. Они не были изысканными, не чувствовалось в них и магии, но их было необычайно приятно держать в руках. Вид постепенно выстраивающихся на доске рядов успокаивал, возвращал душевное равновесие.

Взгляд мужчины бездумно скользил по залу, то и дело выхватывая из общей картины ту или иную живописную группу, но не задерживаясь ни на одной из них. Непростой день, утомивший лорда еще до своего начала безрезультатными попытками его отсрочить, все-таки наступил. И даже завершился. Впереди была не менее утомительная ночь.

Еще в Ритании, когда Джеймса Бакстида лорда Палмсбери только знакомили с протоколом предстоящего мероприятия, он был несказанно рад, что свадебные традиции Вабрии не отличаются сложностью и вычурностью.

Все торжества обставлялись с достаточным размахом, но чрезвычайно просто. Никаких ритуальных танцев, показательного подпиливания зубов или вспарывания запястий. Все чинно, строго, благородно, местами привычно.

Утро началось с подписания пачки бумаг, в числе которых было и отречение принцессы от престола Вабрии. Да, она не входила в первую десятку претендентов, но тем не менее кое-какие права у неё имелись. Теперь же Гердта могла забыть о престоле родного государства окончательно, даже если по каким-то причинам брак с Огэстом так и не состоится или расторгнется. На родину она могла вернуться только в качестве гостьи.

Далее по плану было венчание. Для проведения церемонии прибыл один из двенадцати кардиналов, сухонький старичок, вместо волос на его гладкой коричневой голове красовались два клочка белого пуха возле ушей. Небесно-голубые глаза его взирали на мир с воистину детским любопытством и непосредственностью. Тем неожиданней было для собеседников обнаружить, что он обладает густым, сочным басом.

— В богоугодном деле участвуешь, чадо! — гудел он. — Способствуешь укреплению мира и благоденствия…

Лорд Палмсбери кивал с самой благочестивой миной, которую смог изобразить на своём породистом лице. А сам любовался убранством храма изнутри. Хотя убранство — это не вполне то слово, но иное просто отказывалось приходить на ум.

Здание было старым, насчитывало более шести веков, но от него не веяло древностью, а уж тем более дряхлостью. Сферический купол накрывал центральное и самое просторное сооружение, выполненное в виде многогранника. Именно сюда приходили прихожане для молитв, именно здесь проводились службы и церемонии. К граням центральной части примыкали башенки, которые соединялись меду собой крытыми галереями. В башнях и галереях располагались служебные помещения. Но уникальность храма заключалась не в количестве башенок и даже не в его почтенном возрасте. Витражи в куполе и сложнейшая система линз и зеркал — вот что делало его местом паломничества.

Внутреннее убранство храмов в большей степени зависело от исторически сложившихся в конкретной области представлений о красоте и от архитектурных и финансовых возможностей тех, на чьи сбережения это храм возводился.

Ни в одном из тех храмов, где до этих дней довелось побывать лорду Палмсбери, у него не возникало такого сильного ощущения, что он любим. Ни в Ритании где, устремляющие свои остроконечные шпили высоко в небеса мрачноватые каменные здания украшались барельефами и статуями, на ликах которых читалось холодноватое снисхождение к грехам входящих. Ни в Лоссии, которая в буквальном смысле пестрела расписными луковками церквей, сияя позолотой и радуя глаз яркими красками. С её иконами со всепрощающими ликами, которые бывало что писались и на холстах, но чаще всего на деревянных шпалерах в обрамлении всё того же золота и самоцветов. Ни в Кленции с её арками, колоннами и фресками. Ни в других городах Вабрии, где преобладали приземистые строения с мозаичными стенами и потолками, основательные и надежные, как и жители этой достойной страны.

Нигде любовь всевышнего не ощущалась так остро, как в этом храме Триединого с ровными абсолютно белыми стенами, на которых вот уже которую сотню лет солнечный свет, проходя сквозь витражи и линзы, отражаясь от зеркал, ежедневно рисовал движущиеся фигуры Господа и святых. Собор был воистину уникальным не только в пределах страны, но и на всём континенте, и далеко за его пределами. Фигуры проявлялись на стенах с первыми лучами солнца и плавно скрывались в облаках в течение нескольких мгновений после его захода. Нельзя сказать, что днем изображения совершали какие-то сложные действия, перемещались по стенам, менялись местами или что-то подобное. Но время от времени лик кого-либо из святых или даже самого Триединого озарялся улыбкой или рука вскидывалась в благословляющем жесте.