Да, я там работал: Записки офицера КГБ

Судя по их отзывам, поездка была интересной, Янникос свел Ситникова с рядом крупных издателей и бизнесменов и хорошо подготовил эти встречи. Василий Романович ценил гостеприимство, любил застолье и умел становиться центром внимания. Оратор он был незаурядный, хотя и напоминал иногда Остапа Бендера в кругу «единомышленников» из Старгорода. И Василий Романович, и Артур, и Людмила с восторгом рассказывали о Греции и о греках. Я слушал без особого интереса, Греция казалась мне дальней окраиной цивилизации, Янникос — безнадежным жуликом.

С ним завязалась переписка — заваливал нас проектами то по строительству в Афинах чего-то вроде Дома советской культуры, то по изданию разнообразных многотомников (все, естественно, за счет советской стороны). Мы с Василием Романовичем почитывали мои переводы всей этой писанины: я пренебрежительно кривился, Ситников задумчиво пошевеливал бровями. Наконец Янникос сообщил, что нашел «железного» партнера для работы над БСЭ и собирается приехать с ним в Москву. Не знаю, каким образом, но «Дед» сразу же учуял реальный «задел» и засуетился.

Он был очень тонким оперативником, наш Василий Романович, а отсутствие приличного образования умело прятал за огромным жизненным опытом, начитанностью, умением общаться и работать с людьми, использовать их в интересах службы и своих собственных.

Мы, его сотрудники, и по молодости, и по нехватке опыта, не учитывали некоторых аспектов жизни и работы своего шефа. А «дяде Васе» приходилось нелегко: с «Палкиным» на ножах, он не мог каждый день жаловаться или искать заступничества у Бобкова. Руководство отдела и отделения тоже быстро разочаровалось в нем: в 5-м Управлении ценили «конкретные результаты», вербовки, мероприятия, о которых можно было с треском доложить «наверх», а Ситников от всего этого был далек. Ведь простая вербовка требовала массы бумажной работы, проверочных акций, оперативной беготни… Конечно, «Дед», привыкший к вольготным руководящим должностям, давно забыл, как все это делается, поэтому смешно было требовать этого от него.

А нас он просить о помощи решался редко — видел, что мы загружены повседневной «черной» работой. Кроме того — это мы чувствовали всегда, — он до конца своих дней оставался разведчиком, а мы все-таки были для него представителями «политического сыска».

Он безумно любил внука, тяжело переживал какие-то нелады в семье дочери. Да и годы подпирали — ему уже переваливало за шестьдесят, здоровье было неважное, и он не очень умел его беречь.

Будучи ревнивым к успехам других (постепенно ему перестали о них рассказывать), «Дед», в конце концов, просто оказался в изоляции и от нас, своих подчиненных, и от сотрудников разведки, работавших в ВААПе. К нему перестали обращаться за помощью даже в тех случаях, когда было необходимо использовать его власть зампреда в оперативных интересах, — предпочитали идти напрямую либо к Панкину, либо к другим «вождям». К тому времени почти все мы уже освоились в Агентстве и были там на неплохом счету и у руководства, и у рядовых сотрудников. За редким исключением, все мы были при деле, не «сачковали», и отношение к нам было вполне лояльное.

К «Деду» тоже относились неплохо, да и сам он умел устанавливать, углублять и укреплять нужные связи, а поскольку он обладал реальной властью в Агентстве, это было не так уж и трудно. Творческие люди, даже зная о принадлежности его к КГБ, все равно захаживали к нему, всегда получая необходимую поддержку и пользуясь его влиянием в ВААПе.

Он изо всех сил боролся за то, чтобы оставаться в Агентстве как можно дольше, — не хотел уходить на пенсию, да и заработок его значил для семьи немало. Как и Георгий Захарович, «Дед» принадлежал к тем разведчикам, которые не больно разжились на зарубежных хлебах: не было у него ни роскошной квартиры, ни дачи, ни машины.

Наверное, он до конца дней своих оставался крепким коммунистом, убежденным ленинцем, что не мешало ему видеть и понимать все, что нас окружало. Он жадно читал вместе с нами самиздат, преклонялся перед Солженицыным и Сахаровым.

— Я-то не доживу, а ты еще застанешь, Женя, — напечатают у нас Александра Исаевича полностью, а не только «Иван Денисыча»…

Я не верил. Ведь до августа 1991 года было еще так далеко.

К концу службы с ним произошло то, что нередко происходило с чекистами-профессионалами: он стал любить не разведку, а себя в разведке…