Да, я там работал: Записки офицера КГБ

Ткач был малорослый, коренастый, смуглый, с некрасивым, каким-то покореженным лицом и славной, открытой улыбкой. С тех пор как он привел меня на «кукушку», мы звали друг друга «крестный» и «крестник». Мы ни разу не работали в одной бригаде, встречались только в отделе или на базах, но почему-то многие старики (они казались нам стариками) в моей памяти сливаются с Ткачом. Это не значит, что все они были на одно лицо, нет. Среди них были типажи просто графской внешности и повадок, вальяжные, степенные, часто более напоминавшие объектов слежки, чем настоящие объекты.

Лица многих хранили отпечатки недоедания, войны, болезней, тяжелого физического труда. Большинству уже было поздно куда-то стремиться, «желать странного»; они мечтали о пенсии; весной те, у кого были «имения» за городом или в деревне, часами судачили — что сажать, как копать, где брать воду…

К концу моей службы в «наружке» большинство из них не претендовало даже на должность начальника опергруппы: молодежь набиралась опыта и умений, теснила их на вторые роли. И то: многие из них никогда не имели возможности учиться по-настоящему, были малограмотны и с трудом справлялись с работой, требовавшей быстрой реакции и молодых крепких нервов, физической выносливости. Почти никто из них не хотел садиться за руль и одним этим уже становился в некоторой мере «балластом» для мобильных, энергичных опергрупп, где все сыщики могли и заменить водителя, и побегать в пешем строю.

В середине 60-х годов тогдашний начальник «семерки», генерал Алидин, выхлопотал для своих сотрудников большое послабление — женщинам и сотрудникам охраны посольств год службы засчитывался за полтора.

Особенно все радовались за женщин — как уже говорилось, эта служба совсем не для них, но и обойтись без них невозможно. Интересно, каких девушек берут там на работу сейчас? Где те, с кем мне приходилось работать и дружить?

****

Я заканчивал учебу, наступили выпускные экзамены. Группы работяг-вечерников соревновались между собой за лучшие результаты; наша оказалась лучшей на потоке, мы сдавали успешнее других. Был скромный институтский вечер, потом наша группа устроила застолье в каком-то небогатом ресторане, но все это запомнилось плохо — внутри меня все орало: одолел, справился, вытянул!

Товарищи дудели в ухо: «Ну, теперь не продешеви, не хватайся сразу за что предложат, выжидай, присматривайся…»

Какое там… Мне было 28, связей никаких, и надежд поубавилось. Требовалось еще какое-то время, чтобы стряхнуть с себя оцепенение и заморочку долгих лет учебы и работы. Выжидать было нечего, присматриваться не к чему. Я просто продолжал работать и наслаждался появившейся возможностью больше бывать дома, читать, что хотелось, а не то, что было нужно для учебы.

В то время я начал впервые задумываться о многомерности (я называл это многомирностью) человеческого существования. Работа, учеба, литература, музыка, путешествия, секс, автомобилизм, гастрономия, языки — все это часто называют по отдельности «занятия», «хобби». Но в зависимости от того, насколько глубоко человек погружается в них, насколько он в них ориентируется, настолько они становятся именно мирами. Перелистывая эти миры, как страницы захватывающей книги, человек делает свою жизнь все интереснее и интереснее.

С годами человек обретает без труда и еще один мир — мир воспоминаний. Это совершенно особый мир, главное в том, что этот мир у человека невозможно отнять.

Миры надо осваивать с ранней молодости и ни в коем случае не давать себе расслабляться: выучив один язык, принимайся за другой. На изучение «нормального» европейского языка с прохладцей уходит в среднем два года — к наступлению настоящей зрелости молодой человек может прилично, не для анкеты («читаю со словарем») говорить и читать на трех-четырех языках, слушать радио, понимать слова песен. Никакая пропаганда такому человеку не «запудрит» мозги.

Каждый язык — это философия, менталитет, образ жизни народа.

Языковые миры изысканны и глубоки. Главное, они открывают и другие литературы…

****

Подавляющее большинство тех, кто приходит в спецслужбы на оперативную работу, остаются на ней до конца: до пенсии или до смерти. Эти люди, иногда романтики, иногда прагматики, считают, что работать в аналитических подразделениях, вычислительных центрах, бухгалтерии или в библиотеках КГБ просто не очень прилично: зачастую сотрудники этих служб — хотя они в этом не виноваты — получают такие же деньги, звания, так же растут по должности, как и оперативники, но остаются штатскими. Один из моих приятелей как-то сгоряча назвал эти службы «нарывами на стройном теле КГБ», и шутка долго ходила по «семерке». Считалось, что те, кто там работает, должны завидовать оперативникам, рваться на оперативную работу, по крайней мере, мечтать о ней… На самом деле они, кажется, потихоньку презирали нас, оперов…