Да, я там работал: Записки офицера КГБ

Везде в гостинице слышно радио. Если его выключить в номере, доносится из коридора — дежурная по этажу слушает, любит, чтобы громко. В основном народная музыка. Валера вслух мечтает записать часа полтора на квадрофонию и пустить воспроизведение на полную мощность в камере, куда посадить представителей местных властей, которых мы наблюдаем в столовой.

Здешнего партийного босса никто из нас не видел. Помнится, у него была какая-то простая русская фамилия. Через пару-тройку лет в Москве наткнулся на некролог в «Правде» — скончался после болезни. Начал читать, чувствую — несуразица. Родился тогда-то и там-то, учился, в таком-то году вступил в КПСС, в таком-то — назначен Первым секретарем обкома Чечено-Ингушетии… Стоп, тут что-то не так. Подсчитываю: в КПСС вступил в 40-летнем возрасте и через два года — Первым секретарем? Хотя бы и в Чечено-Ингушетию? Опечатка, что ли? Такого ведь не бывает!

При случае расспрашиваю одного из сослуживцев, с которым вместе были на «подавлении путча».

— Ну, старик, да это же было всем известно еще в Грозном. Как же тебе-то никто не рассказал? Был это скромный инженер, да женился на дальней родственнице Самого… Ну, быстро в партию пропихнули, а дальше что с ним делать? А в Чечено-Ингушетию его с младой супругой. Наверно, лучше места не нашлось, а может, покойный был создан для работы именно там…

Действительно, может быть и так.

Выходных, конечно, не бывает, работаем часов по 12. Но в одно из воскресений Евгений Семенович, спросив разрешения у Н., посылает нас на пару часов в местный краеведческий музей: «Сходите, хоть немножко отвлекитесь». Идем, человек десять.

Музей маленький, очень бедный, но опрятный. Народу, кроме нас, никого. Единственный запомнившийся экспонат — бешмет (или черкеска — всю жизнь путаю) Махмуда Эсамбаева. Он, оказывается, родом из этих мест, о чем гордо сообщает надпись под красочным нарядом горца.

Грязноватыми однообразными улицами возвращаемся в Управление. Снова за бумаги. Читая их, пытаюсь понять, а чего, собственно хотела толпа на площади? Об этом нам, между прочим, ничего не рассказали… «Сепаратистские лозунги», «территориальные притязания», «сеяли национальную рознь» — вот штампы, которые были выданы как исходные данные для нашей работы. Мы продолжаем собирать материалы, но обобщают их другие — группа из нескольких человек во главе с Курицыным. Это они каждый вечер составляют телеграмму в Центр. Только они, складывая кусочки мозаики, видят всю «картинку». Да видят ли? И нужна ли там, в Центре, действительная картина происходящего? По некоторым косвенным признакам догадываюсь, что нужна не всем и не такая, какой она является на самом деле.

Вечером, под душем, пытаюсь не слышать доносящиеся из коридора завывания радио. У меня начинает складываться свое мнение о том, что здесь происходит, и происходит давно.

Родовой строй. Целый народ оказался бездомным. Влияние и власть Стариков являются «вещью в себе» и служат только для сохранения самих себя — влияния и власти. Никаких перемен в пределах этой крошечной страны Старики осуществить не в состоянии. Кроме того, они жизненно заинтересованы именно в сохранении вековых обычаев, религиозных установок, в отсталости и невыносимой серости существования окружающих. Словом, всего того, что обозначается эвфемизмом «местный колорит»… Официальные местные власти — отбросы номенклатуры, они глубоко презирают местное население и в ответ получают не меньшее презрение и ненависть.

У Москвы то ли руки не доходят (а до чего они у нее доходят — до Праги?), то ли ее вполне устраивает существующий расклад: нефть и нефтепродукты поступают из Грозного вполне исправно, а на остальное наплевать?

Размещенные здесь войска мгновенно пресекают любые волнения. Каждый раз, когда эти волнения заканчиваются, все остается по-прежнему. Выхода из создавшегося положения не видит никто: нельзя выселить из Пригородного района осетин — да и куда? Нельзя расселить однажды уже выселенных ингушей где-либо еще. Нельзя в одночасье цивилизовать эту страну, оставшуюся на родовом уровне развития.

Видимо, подсознательно все принимают кажущееся единственно правильным решение: сохранять как можно дольше статус-кво, чтобы все было, как прежде.

Через неделю получаем информацию о том, что и в других городах — Нальчике, Орджоникидзе — тоже неспокойно. Часть нашей группы разъезжается по области, и мы начинаем получать информацию от товарищей с мест. Ничего особенного, все то же самое, только помельче и пожиже.

В один из вечеров возвращаемся с Валерой из Управления пораньше, и он рассказывает, как попал на работу в КГБ.

Москвич из интеллигентной семьи, он случайно (об этом — конфузясь) стал маленьким комсомольским чиновником. Маленьким, но очень старательным, исполнительным и даже верящим в нечто этакое. И угодил в очередной комсомольский набор на стройки то ли коммунизма, то ли социализма, то ли чего-то еще очень хорошего.