Да помолчи уже, наконец. О чем мы говорим, когда говорим о любви

– Марстонам? – скажет. – Ну да, это нам, наша фамилия Марстон… Надо будет как-нибудь сменить табличку на ящике. Или просто достану банку краски и закрашу старую. Как их там звали – Коулы? – а глаза все время туда-сюда, туда-сюда. Потом посмотрит на меня как-то искоса и дернет подбородком. И все. Так и не собрался сменить табличку на ящике. А мне что? Я наплевал и забыл.

Хочешь не хочешь, а сплетни до тебя доходят. То, слышу, рассказывают, что он – тюремная пташка, что вроде отпущен под честное слово и должен был уехать из Сан-Франциско – обстановка там нездоровая. Поэтому, мол, и поселился у нас в Аркате. Женщина эта, говорили, и вправду его жена, только все дети – не от него. Другие говорили, что преступник-то он преступник, только в тюрьме ни в какой не сидел и в Аркате скрывается от полиции. Только у нас немногие бы подписались под этим. Не похож он был на такого, не мог бы настоящее преступление совершить. Зато, мне кажется, большинство у нас приняло как истину самую страшную сплетню. Во всяком случае, именно эта история в Аркате больше всего была в ходу. Женщина-то – наркоманка, как утверждали сплетники, и муж привез ее сюда избавиться от страшной привычки. В подтверждение рассказывали, как Салли Уилсон нанесла Марстонам визит. Салли Уилсон из добровольного общества «Поздравляем с приездом». Она зашла к ним как-то за полдень и после рассказывала, честное слово, ужас, какое странное это семейство. Особенно женщина. То сидит и слушает, что ей рассказывает Салли, ну прямо вся в слух обратилась, то – буквально в ту же минуту – уже стоит у мольберта работает, вроде Салли тут и не было никогда. А Салли-то еще продолжает говорить! Ну и опять же с ребятишками: то она их целует и милует, вдруг – хлоп! – уже верещит на них неизвестно за какую провинность. Да и вообще – просто в глаза ей взглянуть попристальней, так сразу видно, говорила Салли. Только эта Салли Уилсон уже сто лет как свой нос всюду сует, вынюхивает да выискивает не знаю чего. Она ведь из общества «Поздравляем с приездом», вот и лезет куда не просят, а считается, что так и надо.

– Ну кто их знает, – бывало, говорю в ответ на эти россказни. – Не скажите. Ему бы на работу устроиться.

Что там ни говори, а только я уверен: там, в Сан-Франциско, у них хватало неприятностей. Не важно каких. Вот они и решили смотать удочки. Хотя зачем им было в Аркату ехать, не могу понять. Ведь не работу искать они к нам приехали.

Первые недели не очень-то много им почты приходило, и говорить не о чем: в основном рекламные проспекты из всяких фирм. Потом изредка стали приходить письма, одно-два в неделю. Когда я к их дому подходил, порой видел кого-нибудь из них у крыльца или во дворе. А порой – никого. Зато ребятишки вечно тут крутились. Забегут в дом на минутку – и опять во двор. Или на соседнем незастроенном участке играют. Надо сказать, еще когда они въезжали, дом и участок не больно-то хорошо выглядели, это верно. Но уж теперь! Жалкие остатки газона пожелтели и высохли, повсюду повылезали здоровенные сорняки… Смотреть противно. Я так понял, что старик Джесопп приходил пару раз, говорил, включите, мол, воду, полейте лужайку. Они сказали, что у них шланга нет и купить не могут. Ну он им оставил свой. Потом смотрю, ребятишки с этим шлангом играют на пустыре. Тем дело и кончилось. Пару раз видел около дома белый спортивный автомобиль. Маленький. И номер не наш.

Один-единственный раз мне довелось с самой этой женщиной дело иметь. Письмо им пришло, доплатное, пять центов доплаты. Ну и пришлось позвонить у двери. Открыла одна из девчушек, впустила меня и побежала свою мамочку звать. В доме был беспорядок: старая мебель расставлена как попало, одежки тут и там разбросаны. Но нельзя сказать, что грязно. Может, не прибрано, только не грязно, нет. У стены большой комнаты – кушетка и кресло. Под окном – кирпичи, на них – доски: книжная полка, вся книгами забита, дешевыми, в бумажных обложках. В углу – лицом к стене – груда картин. А чуть сбоку – мольберт, и на нем – еще одна картина, простыней закрыта.

Я свою сумку поудобней приладил и стою себе с места не сходя. Только уж жалею, что сам этот пятак не уплатил. Поглядываю на мольберт, на закрытую простыней картину. Совсем уж было собрался пододвинуться и приподнять простыню, да тут услышал шаги.

– Чем могу быть полезна? – произносит, выходя в переднюю. Дружелюбия – ни на грош.

Отдаю честь, как положено, и говорю:

– Вам письмо доплатное, пять центов доплаты, будьте любезны.

– Разрешите взглянуть? От кого же это? А-а, это от Джера! Вот чудик! Прислал письмо без марки! Ли, – позвала она, – иди сюда. Пришло письмо от Джерри.

Марстон пришел, только радости на его лице не больно-то много было. Я переступил с ноги на ногу. Ждал.

– Пять центов, – сказала она. – Придется заплатить, раз уж нам пишет старина Джерри. Вот, возьмите. А теперь – всего хорошего.