Да пошли вы все!.. Повесть

А грешный родитель прошёл в комнату и в изнеможении рухнул на диван. Он чувствовал себя так скверно, что впору бы надрызгаться, да в доме ничего спиртного не было. «А надо бы иметь заначку», - отвлечённо подумал он, ощущая нарастающее чувство угнетающей вины за дочь, некрасивую и бесталанную, помыкаемую матерью-жандармом и отталкиваемую бесхребетным отцом. «Пожалел какой-то жалкой тысячи!» - упрекал он себя с запозданием, характерным для «вшивых интеллигентов», всегда готовых на любой компромисс, чтобы потом бить себя в грудь и каяться. Не облегчили гнусного душевного состояния и пришедшие на ум дурацкие литературные сентенции о том, что природа отдыхает на первых детях, и что зачатые без любви они всегда дебильны. А ещё он, судя по всему, наделил дочь наихудшими из своих качеств – ленью и безволием. Разве виновата она, что семя произросло на дурной почве? Надо деликатно помогать преодолевать жестокое горе, порождённое бесталанностью и неказистой внешностью, а не учить, походя, не научившись сам. «Когда придёт, обязательно попрошу прощения», - твёрдо решил он, - «и впредь отказа ни в чём не будет», - и тут же засомневался: «А если всё же решится перебраться сюда? С Валериком и Виталиком? Нет, мать не позволит», - успокоил себя, передав решение другому и успокоенный неожиданно заснул. Родители всегда оправдывают и прощают детей.

Проснулся от громкого бульканья и шипения, доносящегося из кухни. Резво подскочив, поспешил на помощь и успел-таки вовремя снять с электроплиты забытую кастрюльку с остатками воды, чуть прикрывавшей дно. Выглянул за дверь – Дарьки не было. Посидел у стола, вспоминая, как хорошо начался день, и как скверно он продолжается. Поразмышляв, опять наполнил ещё не остывшую кастрюльку водой и поставил греть. Снова выглянул за дверь – никого. Сварил три сардельки. Одну нацепил на вилку и без всякого удовольствия сжевал половину, не ощущая вкуса. Отложил на тарелку остаток вместе с вилкой. За дверью – пусто. «Вот негодник!» - подумал с досадой. – «Подумаешь, сбросили! Шуму больше, чем боли! Обидчивый какой нашёлся! Терпи! Жизнь – она, брат, порой преподносит и не такие болезненные сюрпризы», - мысленно поучал терпеливый исчезнувшего потерпевшего. – «Надо привыкать терпеть. Самому же во благо. Пойти, что ли, поискать?» - нетерпеливо подумал Иван Ильич. – «А ну как любительница собак пнула его на выходе?» - Поспешно оделся, в нетерпении толчком открыл дверь и увидел отскочившего Дарьку. Вернувшийся малыш отбежал к самому спуску и вяло помахивал обрубленным индикатором настроения, выжидающе глядя на хозяина улыбающимися глазами, в которых явственно читалось: «Не переживай, я тебя не виню!».

- Дарька! – не сдержав эмоционального всплеска, закричал Иван Ильич. – Друг ты мой сердечный! Пришёл, молодчина! Заходи! – и пошире распахнул дверь для малыша. – Заходи, не бойся – её нет!

Пёс, не торопясь, вошёл, словно сделал одолжение, и насторожённо остановился на пороге комнаты.

- Нет её, нет! – убеждал хозяин, оказавшийся плохим защитником. – Не бойся! Больше я тебя в обиду никому не дам, - пообещал почти клятвенно. – Больше она тебя и пальцем не тронет!

Дарька усиленно нюхал воздух, испорченный запахом вражины.

- Это твой дом, - заливался щедрый хозяин, - и мой, - поправился тут же. – Наш, - уточнил окончательно. – И только мы в нём хозяева. Есть хочешь?

Дарька вопросительно посмотрел, услышав вкусное слово, и важно прошёл в кухню. А Иван Ильич, торопясь, разрезал две с половиной сардельки на кусочки и, положив в псовую посудину, примиренчески подвинул малышу. Тот степенно обнюхал и, не торопясь, принялся примиренчески заглатывать кусок за куском, почти не разжёвывая. Иван Ильич как хорошая хозяйка с удовольствием смотрел, улыбался, и ему тоже захотелось чего-нибудь пожевать. Но он выждал, пока Дарька всё съест, вылижет тарелку, проверит, не завалился ли какой-нибудь кусок под неё, оближет нос и усы и, вздохнув, отойдёт и уляжется на облюбованном пороге, положив морду на передние мохнатые лапы и наблюдая за хозяином. А тот, прощёный, под неотступным взглядом простившего удовлетворился, почему-то стыдясь, куском хлеба с маслом и остывшим чаем.

- После сытного обеда полагается что? – весело спросил он выжидающе поднявшего голову сотрапезника. – Поспать! Согласен?

Дарька встал, потянулся вперёд, оставив сзади вытянутые лапы, и, поняв и не возражая, направился в комнату, а хозяин следом.

Дружно улеглись на диване: Иван Ильич упёрся спиной в спинку дивана, а подопечный вытянулся на насыщенном брюхе, доверчиво уложив морду на мягкое тёплое предплечье опекуна. Улеглись и смотрели глаза в глаза, любуясь и млея от близости и умиротворения.

«Прекрасный пёс», - подумал Иван Ильич, нежно вглядываясь в широко открытые большие и красноречивые глаза маленького друга.

«Ты мне тоже нравишься», - отпечаталось в мозгу человека, хотя собака и пасти не раскрывала.

«Правда?» - мысленно переспросил Иван Ильич, и опять будто вычиталось: «Правда!». Он даже не удивился такому бессловесному разговору.