Да воздастся каждому по делам его. Часть 3. Ангелина

– Пальцем меня не трогает. Любит… – Галя вдруг пристально посмотрела ей в глаза, – Как Лачо тебя любил. Они похожи были, как близнецы, братья – то, не то забыла?

– Галь!

– Не забыла. Вижу, – Галя помолчала, поправила платок, – И сын – вылитый…

– Галь…

– Я спросить хочу тебя, затем и звала. Может, пособишь его пристроить куда? Ты ж учитель в интернате.

– Сейчас нет.

– Да как же? Я вчора на телеграфе с Райкой трепала, она говорила, ты учителкой работаешь. Парень сгинет ведь, кто тут его возьмет, сирота же. А писаный! И умнесенький, буквы учит, сам.

– Галь, я не могу. Я не могу, пойми ты, его сыном заниматься. И так деревня гудит, муж мой, он ведь все понимает, – Геля почти кричала, – И дайте мне забыть, в конце концов. Дайте мне все забыть! Ради бога!

– Да нет… Я так… спросила… В табор его уведут, что ж… Жалко мне, хороший мальчишка.

***

Сырым влажным утром никто не захотел накрывать завтрак во дворе, как обычно, быстро перекусили на кухне. Геля молчала, ей было стыдно и странно. Она молча собирала вещи, и думала, думала. Впервые в жизни она не протянула ребенку руку помощи. Впервые в жизни она стала слабой и неуверенной, это угнетало, она почти ненавидела себя.

Сзади подошел и приобнял ее Володя.

– Гель, ты не должна себя казнить. Никогда. И ни за что. Ты имеешь право на свое решение, помни это, – он помолчал, покрутил крутой рыжий завиток на Гелиной шее, – Да и парня нельзя в интернат. Он погибнет там, не выживают они в неволе…

***

Поезд стучал и стучал на стыках, весело проговаривая что-то свое. Геля смотрела в окно, не отрываясь. Мелькающие деревья были так не похожи на те, к которым она привыкла, высокие, похожие на свечи, ровными стрелами устремляющиеся к необыкновенно яркому небу, они бередили сердце, пробуждая в нем какие-то, неизвестные до сей поры струны. Ощущение ожидания, предвкушения было таким острым и радостным, что внутри все сжималось и немного дрожало, как натянутая струна. Что-то должно было произойти, замечательное, новое, прекрасное. И оно произошло. Вдруг, ослепляя, разрывая пространство, в мир ворвалось – Море! Оно было огромным и синим. И бесконечным.

***

– Купаться, купаться, купаться… купаться, купаться, купаться.

Ирка ныла противно, на одной ноте, как муха. Она сидела попой прямо в горячем песке и пересыпая его из кучки в кучку, не замолкала ни на минутку.

– Ирка! Заткнись! Видишь – папа спит!

Геля лежала и смотрела в высокое небо. Она могла лежать так и смотреть бесконечно, слушая шум волн, впитывая жар солнышка и песка. Первый день на море был бы прекрасен, если бы не это поганое, ноющее создание, которое невозможно вытащить из воды ни на минуту.

– Купаться, купаться, купаться…

– Я тебе сейчас вот как накупаюсь по жопе. Аж синяя станет. Сказала – как трусики высохнут – пойдешь! С папой. Вон глянь – тетя кукурузу несет и мороженое.

– Купаться… купаться… купаться…

– Убью сейчас!

Геля отвернулась и блаженно закрыла глаза. Через прикрытие веки солнышко проникало радужными разводами и приятно жгло кожу. Сладкая дремота накатывала волнами, погружая весь мир в качающиеся волны счастья.

– Не, ну она молодая, ладно! А ты, дурак уже старый. Что же ты смотришь, ты знаешь, что с ней будет к вечеру!

Противный, высокий голос взрезал блаженное состояние, как нож торт, безжалостно развалив его напополам. Геля открыла глаза, над ней стояла высокая худая тетка, похожая на ведьму, всколоченная и злая. Вовка сидел на песке, и смотрел на Гелю.

– Ты смуглый, дите вон тоже. А она-то белая, что сметана, до костей облезет. А ну, забирай ее, быстро.

– Ой, да ладно, я не такое солнце видела. Напугали, – Геля встала, потянулась, – Вов, купаться пошли. Ирка изнылась уже, паразитка.

– Такое – не такое, не знаю. А слушай, что говорят. Дура!

Тетка повернулась, и быстро перебирая длинными ногами по песку, пошла, как цапля, качаясь из стороны в сторону.

Вода была теплой и ласковой, они плескались, наверное, с час. Вовка возился с Иркой на отмели, Геля заплывала на дальние валуны, забиралась на них и снова лежала, глядя в небо и вбирая в себя жар южного солнца. Потом побрели домой, пообедали и легли отдохнуть в прохладе веранды, увитой виноградом так плотно, что было даже темно. Сквозь дремоту, Геля слышала, как Ирка, выстраивая из улиток паровозик, уговаривает их ползти правильно, по линеечке.

***

Что-то гулкое и тяжелое билось в виски, ощутимо… больно.

– Вовка что ли молотит… Просто молотком… или это сердце… Вроде никогда так не было… И почему так все горит? Огнем?

Геля встала, шатаясь подошла к ведру с водой, набрала ковшик, глотнула, остальное ливанула прямо на голову. Но, вместо ожидаемого облегчения, ее пробрал такой озноб, что застучали зубы. А кожа загорелась еще сильнее, как будто ее хлестанули крапивой.

– Вот, бл… Что это еще… Вов…

Она завернулась в простыню, единственное что было тёплого в комнате, хотела прыгнуть на кровать, но сил не было. Да ещё тошнило жутко, раскалывалась голова.

– Вовк! Твою мать, просыпайся. Помру ведь.

Володя открыл глаза, ошалело похлопал глазами, потрогал Гелю за плечо и пулей вылетел из комнаты.