Да здравствует «Застой»!

Это уже целая программа. Ну очень не хочет великий историк, чтобы Россия так вот негероически, так грубо экономически «вылезала бы из сундука»… Вот Куликово поле — это да! Дикие крики, рев труб, смачное чвяканье топоров, врезающихся в живых людей, вытье проколотых копьями, визг умирающих лошадей, затихающие стоны тех, по ком катится вал дерущихся, багрово-черные лужи крови, мозги и отрубленные руки-ноги на земле, кровавые пузыри вместо лиц. Да и потом — смрад десятков тысяч трупов, инвалиды как стихийное бедствие — и по Руси, и по Орде, вой десятков тысяч вдов и сотен тысяч сирот. Да! И еще раз скажу — это да! Хорошо! Героично до ужаса! Романтика свершения великих дел, шаги самой истории.

…А тут, понимаете, какой-то противный сундук… Купеческий такой, прозаический сундук… совсем не княжеский.

Как и почему «не повезло» Калите

Впрочем, не одного Калиту очень не жалует Ключевский. Ему не нравится вся династия Даниловичей — потомков Калиты, по крайней мере, на шесть поколений вперед. Этому есть очень веские, хорошо аргументированные причины. Причем Владимир Осипович пишет так ярко, изящно, что хочется процитировать большие куски из главки, которая так и называется: «Характер московских князей».

«Московские великие князья являются в этих (исторических. — А.Б.) памятниках довольно бледными фигурами, преемственно сменявшимися на великокняжеском столе под именами Ивана, Семена, другого Ивана, Димитрия, Василия, другого Василия. Всматриваясь в них, легко заметить, что перед нами проходят не своеобразные личности, а однообразные повторения одного и того же фамильного типа. Все московские князья до Ивана III как две капли воды похожи друг на друга, так что наблюдатель иногда затрудняется решить, кто из них Иван и кто Василий.

Прежде всего московские Даниловичи отличаются замечательно устойчивой посредственностью — не выше и не ниже среднего уровня. Это князья без всякого блеска, без признаков как героического, так и нравственного величия. Во-первых, это очень мирные люди; они неохотно вступают в битвы, а вступая в них, чаще проигрывают их. Не блистая ни крупными талантами, ни яркими доблестями, эти князья равно не отличались и крупными пороками или страстями. Это делало их во многих отношениях образцами умеренности и аккуратности;[152] даже их наклонность выпить лишнее за обедом не возвышалась до столь известной страсти древнерусского человека, высказанной устами Владимира Святого. Это средние люди Древней Руси, как бы сказать, больше хронологические знаки, чем исторические лица.

В шести поколениях один Димитрий Донской далеко выдался вперед из строго выровненного ряда своих предшественников и преемников. Молодость (умер 39 лет), исключительные обстоятельства, с 11 лет посадившие его на боевого коня, четырехсторонняя борьба с Тверью, Литвой, Рязанью и Ордой, наполнившая шумом и тревогами его 30-летнее княжение, и более всего великое побоище на Дону положили на него яркий отблеск Александра Невского, и летопись с заметным подъемом духа говорит о нем, что он был «крепок и мужествен и взором дивен зело».

Но, не блистая особыми доблестями, эти князья совмещали в себе много менее дорогих, но более доходных качеств, отличались обилием дарований, какими обыкновенно наделяются недаровитые люди. Прежде всего, эти князья дружно живут друг с другом. Они крепко держатся завета отцов: «жити за один». В продолжение четырех поколений, со смерти Даниила до смерти Василия Димитриевича, Московское княжество было, может быть, единственным в Северной Руси, не страдавшим от усобиц собственных князей.

Они действуют более по памяти, по затверженному завету отцов, чем по личному замыслу, и потому действуют наверняка, без капризных перерывов и с постоянным успехом, как недаровитому ученику крепкая память позволяет тверже отвечать урок сравнительно с бойким мальчиком, привыкшим говорить своими словами. Работа у московских князей идет ровной и непрерывной нитью, как шла пряжа в руках их жен, повинуясь движению веретена. Сын цепко хватается за дело отца и по мере сил ведет его дальше. Уважение к отцовскому завету в их холодных духовных грамотах порой согревается до степени теплого набожного чувства. «А пишу вам се слово, — так Семен Гордый заканчивает свое завещание младшим братьям, — того для, чтобы не перестала память родителей наших и наша и свеча бы не погасла». В чем же состояло это фамильное предание, эта наследственная политика московских князей? Они хорошие хозяева-скопидомы по мелочам, понемногу. Недаром первый из них, добившийся успеха в невзрачной с нравственной стороны борьбе, перешел в память потомства с прозванием Калиты, денежного кошеля…