Да здравствуют медведи!

На нашем судне действительно много интеллигенции. Кроме штурманов и судовых механиков тут и электромеханик — в его распоряжении большое хозяйство: от двенадцатитонной траловой лебедки до электроплит на камбузе, и рефрижераторный механик — бог холода, необходимого для морозильных камер и охлаждаемых трюмов, и механик-наладчик, отвечающий за работу механизмов рыбцеха, и технолог — специалист по рыбе и ее обработке, и акустик — подводные глаза корабля, и радист, и электрорадионавигатор, и врач, и помощник капитана по политической части, и, наконец, инспектор по кадрам. Большинство этих людей вывела в море новая техника, беспрестанно меняющая характер труда рыбаков и старые представления о нем.

Давно миновали времена, когда рыбацкие артели выходили в море на парусниках или небольших паровиках, вручную ставили и выбирали сети: вернувшись на берег, три четверти улова отдавали хозяину судна и снастей, а остаток делили по паям и продавали перекупщикам.

Но вот «паевая система» сохранилась, оказывается, до сих пор. На нашем судне 108 человек. Капитан имеет 2,8 пая, старший помощник — 2,3, старший механик — 2,5, уборщица — 0,5 и т. д. — всего 125 паев. Если тонна обезглавленного, выпотрошенного, замороженного и упакованного морского окуня принимается в порту, скажем, за 47 рублей, то разделите эту сумму на количество паев, и вы узнаете, сколько получит матрос первого класса с тонны готовой продукции по прямым сдельным расценкам.

Чем больше судно, чем лучше оно оснащено, тем больше на нем специалистов, тем больше паев. И тем меньше весит каждый пай. Правда, на маленьких судах — меньший улов, но ненамного — трал-то один.

Там и условия труда тяжелее. «Но пусть уж я поуродуюсь как следует, зато вернусь на берег — кум королю и сват министру».

Вот отчего так уничижительно исполняет слово «интеллигенция» двадцатипятилетний помощник тралмастера, занимающий вполне интеллигентную должность специалиста со средним техническим образованием.

Боцман снова пробует сосватать меня в плотники. Но Игорь перебивает его:

— Зря ты пошел матросом. Тут выше боцмана карьеры не сделаешь… Интерес, говоришь?.. Он у каждого разный…

И, недобро усмехнувшись, оборачивается к боцману:

— Давай лучше выпьем, боцман. Мы романтики не собираем!

С этой усмешкой мне приходилось уже встречаться: «Самая лучшая рыба — колбаса, а самая лучшая колбаса — это чулок с деньгами».

В чем здесь дело? В напускном мальчишеском цинизме? Или в оскорбленном чувстве правды? Пожалуй, ни об одной профессии не написано столько дурных красивостей с общеобязательными альбатросами (хорошо рифмуется с матросами), среди которых тонут и подлинное содержание рыбацкого труда, и реальные отношения к природе и друг к другу, в которые вступают люди моря. Начитается парнишка, хлебнет моря — горько. А настоящую поэзию разглядеть не умеет….

Так, может, все дело в неумении самостоятельно мыслить и чувствовать? А может быть, еще в чем-то?

За спиной, в иллюминаторе, хлюпает черная ночная вода. Тихо покачиваются редкие береговые огни.

Мы стоим на рейде. Старпом приказал никого на берег не пускать. Команда новая — еще перепьются. А утром — отход.

Отход

Это как перед боем. Каждая травинка, бугорок земли, любая мелочь наполняется смыслом. Тихие, скромные вдруг делаются чересчур веселыми. Спокойные — раздражительными. Один укроется за лебедкой, сядет на бухту каната и курит, курит. Другой подойдет к тебе с каким-нибудь пустяковым вопросом и, не дождавшись ответа, отвернется.

И вдруг замечаешь, что с тобой тоже что-то творится. Стоишь на вахте у трапа и смотришь на берег. Драишь шваброй палубу — и смотришь на берег. Сидишь в кубрике и, если из иллюминатора виден берег, норовишь высунуться из него чуть не до пояса. Но ненадолго — тебя оттягивают, другим тоже охота.

Если же спускают шлюпку — что-то забыли или кого-то нужно привезти в последний момент, — старпому не отбиться от добровольцев.

Но стоит ступить на берег, все начинается в обратном порядке. Сделаешь несколько шагов к конторе или к ларьку за папиросами, и уже тянет оглянуться. На шлюпку — не отошла ли? На корабль — запустили машину или нет?

Вон он стоит. Над внушительным басом красно-белой трубы чуть колышутся на мачте нотные линии антенн. Сверкает белизной квадратная рубка над отвесным бортом и пчелиными сотами иллюминаторов. А какие обводы! Трогательно округлые на корме, крутые, стремительные к носу. Стоит, точно капля, готовая оторваться.

В английском языке нет грамматической категории рода. Но о судне говорят как о женщине. Недаром морской народ сделал для корабля исключение — это как любовь.

На пирсе матрос с «Есенина» что-то убежденно втолковывает аккуратно причесанной простенькой женщине. Она кивает головой, соглашается, но смотрит мимо напряженным остановившимся взглядом…

Матрос отходит от нее. Оглядывается. И вдруг, словно что-то позабыв, подбегает к ней, целует и бежит к шлюпке.