Дача (июнь 2007)

Но главное другое: Минц был прожженным лжецом, взяточником и интриганом. Сидящим у волшебной щели Академии наук. У щели, через которую ушлый молдаванин или азербайджанец при помощи волшебных «выборов» мог сразу подняться на три ступеньки карьерной лестницы. Надо только договориться с московскими академиками, чтобы они правильно проголосовали. Непосредственно какому-нибудь Курбан-аге с Капицей говорить затруднительно. А вот Минц спокойно мог, не меняя тона, говорить и с той, и с другой стороной. У него после 1953 года выросли крылья. Минц скользкой мокрицей перебирался в зловонном винегрете сплетен, скандалов, подтасовок и провокаций. Началось нечто невероятное. Жизнерадостный академик объезжал союзные республики, собирал бакшиш, раздавал его из-под полы соратникам, участвовал в многочисленных академических пулах и группах. Здесь он в академической группе историков, тут в еврейском лобби, а там - в «английском кружке» (что, масоны? какие масоны?!). При этом он кидал всех. Выборы-то тайные. Несколько раз его уличали, вычисляя очередное кидалово по косвенным данным или проплаченной «утечке», однажды обманутый азиат набросился на него с кулаками. Хладнокровного Минца это только веселило.

Дневники Минца дают красочное описание нравов АН 60-70-х годов. Из них, кстати, ясна вся надуманность и даже инспирированность русско-еврейских противоречий. У Минца был застарелый конфликт с академиком Рыбаковым, чему в дневнике посвящено несколько пронзительных мест.

«Берусь за перо буквально с отвращением, не только с презрением. Недаром говорится: как волка ни корми, а он в лес смотрит… - вот что прежде всего, следует сказать об академике Б. А. Рыбакове. Но это именно прежде всего а по сути дела - гораздо хуже: он переполнен какой-то зоологической ненавистью ко мне. Друзья уверяют, что в основе ее лежит расовая ненависть. Мне рассказывал бывший секретарь ИМЛ «Института марксизма-ленинизма» Илья Сергеевич Смирнов, что он как-то встретил торопящегося, как всегда, Б. А. Рыбакова… и на вопрос, куда он спешит, последовал ответ: иду выводить сионистов из ученого совета Института археологии!!»

Но при этом с русским историком Грековым или с тем же Смирновым у Минца были самые теплые отношения. Потому что они вместе «делали дела». С другой стороны, еврейское происхождение Тамма не помешало крайне злобному отношению Минца к заслуженному физику. Потому что тут речь шла о борьбе секции физиков с секцией историков. В свою очередь, это не осложняло Минцу дружеские контакты с многими физиками - членами «английского кружка». Или не спасало от конфликта с конкурирующими историками КПСС из Ленинграда. В конечном счете, над всеми идеологическими разногласиями господствовал практический интерес. Идеология была тенями на стене, по которым дурачки внизу делали свою жизнь. Одни дурачки боролись с мировым жидомасонским заговором, другие - с великорусским шовинизмом, третьи - с физиками, четвертые - с лириками. А бессмертный Минц всегда был при своем интересе.

Таким же силуэтом на стене была для Минца его научная деятельность. «История Октябрьской революции» была для него внешним декором академического интриганства. Выхлопотанный им фантом служил заменой отнятого Сталиным фантома «Истории гражданской войны» - такой же социальной кормушки и источника премий. Бессмысленно говорить о каком-либо содержании или концепции этого проекта. Интриган обладал удивительной способностью говорить ни о чем. И жить «ни о чем».

Иногда посреди бесчисленных увеселительных поездок за госсчет (Казахстан, Дагестан, Киргизия, Латвия, Чехия, Монголия, Румыния, Финляндия, Германия, Польша, США, Австрия) Минц, может быть, от скуки бил хвостом. Например, в момент инспирации «масонского замка» - то есть унифицированной системы полузнания и клеветы, призванной отбить охоту заниматься академическим масоноведением, - маститый академик выступил с закрытой лекцией «О запрещении изучения масонства вообще за несуществованием оного». В период перестройки лекция была опубликована, а ближайший ученик Минца Арон Яковлевич Аврех разразился целой книжкой, разжевывающей установки Мастера.

Впрочем, Минц, шаля от своего имени, одновременно озвучивал негласное мнение академических старичков, считавших, что в данной области вообще ничего делать не надо. Мол, свое получали, получаем и будем получать, а к чему и почему - не ваше дело. Нас здесь и так хорошо кормят.

Собственных взглядов у Минца не было и быть не могло. Он всегда действовал «как надо», по свистку. В период перестройки он перестроился первым и написал подписанное фамилией ученика письмо в «Огонек», защищая себя. Вслушайтесь в скрежет ржавых жвал старого интригана.