Дача на Петергофской дороге

Велика звезда взошла напящая:
Что копье, висит она на облаке;
Что Перун, грозит она на недруга.
Из-за холма, холма темносенного
Не орел с орлятами выпархивал:
Диво наше князь Олег Перунович
Со дружиною своей заморскою.
Едет князь по берегу днепровскому:
Вслед за ним рать, как река булатная.
По степям летит, как пыль железная;
Занимает селы, словно злой пожар.
Вот дремучий лес там, как стена стоит, —
А бойцы вперед, как на широкой путь.
Черный лес вздрогнул и про себя гудет:
— Чрез меня не лес ли пробирается?
— Лес, молчи, молчи, — завыла Днепр-река, —
Мне и без тебя здесь тяжко стало течь.
Уж не гоголей, не уток сизых,
На струях несу я стаи ратников.
Крылья их — пернаты калены стрелы,
А плавила их ведь мечи острые.
По порогам идут, бьют по омутам;
Но добро! доплыть вам скоро до беды, —
Тогда Днепр глубокой заревел, как зверь,
А ладьи на волнах раскачалися.
Вот торчит громада поперек реки:
«Нет дороги боле!» Вещий князь в ответ:
— Есть дорога, дети! Разом — на берег!
Богатырски плечи понесут ладьи.
Понесли за князем ладьи влажныя:
То в реку, то на берег взбираются;
То по пояс в Днепр, то вверх на утес.
А вот море, море, море синее!
Они к западу вдоль берегов скользят.
Вот и стольный град! град златокованый!
На стенах торчат греки безумные.
Что за пыль к Царьграду приближается!
Что там веет, веет, разгоняет пыль?
Что саней обозы в пору зимнюю,
На ладьях там скачет рать полночная,
Смерть кровавая там распотешилась:
Люди сыплются со стен, как мерзлый снег,
А за ними золото посыпалось.
Уж под золотом ладьи качаются
И опять плывут по морю синему.
Бух! уж в Днепр противный они ринулись…
Днепр молчит… и лес молчит… утихло все…
А там в Киеве поднялося: ура!
Слава вещему заморскому вождю!

Не спуская глаз своих с гусляра, Олег глотал все слова его, как бы сладкий мед, и, упоенный похвальными, очаровательными звуками, позабыл минутное свое негодование. Мудрая Ольга, с улыбкой на устах, стесняла в душе своей волнующие чувства досады и печали, ибо песнь о славе варяжской, в которой имя супруга ее, сына Рюрикова, не могло быть помянуто, казалась для нее тяжка, как горькая укоризна. Между тем Игорь и друзья его, не внимая певцу, удалились и, растянувшись на густой траве, беседовали вместе о будущих своевольных решениях, о мнимых подвигах и добычах.

Правитель встал, ударил гусляра по плечу, похвалил песнь и его и плавно удалился в свои палаты; за ним варяжские послы, славянин с договором в руках — и все купцы варяжские, киевские и новогородские. Ольга же осталась на скамье в задумчивости; долго глядела на равнодушного супруга и наконец, махнув рукой, пошла к своим сенным девушкам, которые на княжеском дворе заводили разные веселые игры. Они под однообразный припев то сплетали, то расплетали белые руки, словно косы волнистые.

— Пойдем домой, подруги милые! пойдем, голубушки! — сказала им задумчивая Ольга. — Уж старухи, чай, давно приготовили нам работу и намотали лен на веретено.

— Давно все готово, — закричали из окна сипким голосом две седые женщины, — да что с ними делать? не слушаются.