Дафна

С тех пор другие коллекционеры так долго искали блокнот Эмили и столь громко оплакивали его потерю, что Симингтон просто не мог признаться, что блокнот у него. Были и другие сложности. Если ему суждено доказывать свою правоту в отношении Брэнуэлла, понадобятся деньги — заплатить за химический анализ чернил и бумаги, чтобы установить, когда и как были подделаны подписи. А если допустить, что он каким-то образом разыщет такие средства и путем научных изысканий будет безоговорочно доказано, что Уайз подделал подписи Шарлотты и Эмили на бумагах Брэнуэлла, с чем тогда останется Симингтон? Ему будет приклеен ярлык владельца библиотеки, приобретенной у мошенника и фальсификатора Уайза, с которым он сотрудничал, — вот что получится, если все это будет сказано и сделано. Нет, так дело не пойдет, совсем не пойдет.

Итак, размышлял Симингтон, то и дело возвращаясь в мыслях к одному и тому же, словно описывал круги, выхода из этого тупика нет — он заперт вместе с оставшимися у него рукописями в созданной им самим темнице, окруженный бумажными призраками и тенями, таящимися в углах его кабинета.

Глава 9

Хэмпстед, февраль

До недавнего времени я не представляла себе, какое колоссальное количество исписанной бумаги хранится в архивах и библиотеках страны. Большая часть ее остается невостребованной долгие годы — многие миллионы листов, некоторые из них пронумерованы, другие — нет, сложены в коробки, но не каталогизированы, заброшены, как древние пожелтевшие кости в недрах городских катакомб.

Полагаю, мне давно следовало бы знать это как дочери библиотекарей: ведь одно из немногих воспоминаний, которые сохранились у меня об отце, — это как я прихожу к нему на работу в читальный зал Британского музея и он показывает мне то, что, очевидно, было картотекой. Я никогда не видела такого неисчислимого количества бумаги, и все-таки для меня осталось загадкой, что такое картотека. Помню только, как отец сказал: «Посмотри, вот карточки на букву „А“». Потом он написал для меня на листочке алфавит: «А» — абрикос и так далее, но я ничего не поняла; буква «А» не была похожа на абрикос, скорее на одну из стремянок в читальном зале, по которой взбирался папа, чтобы добраться до верхних полок. Когда я пыталась последовать за ним, он сказал: «Ты слишком мала, чтобы лазать по лестнице», — и это как-то отложилось в моей памяти, именно стремянка, а не абрикос. Он умер, по-видимому, вскоре после этого, и алфавиту меня учила мама: просто читала мне каждый вечер, а я, сидя рядом, рассматривала картинки. И вот настал день, когда слова и изображения стали сливаться в одно целое: мама показала мне картинку с Питером Пэном, а затем обратила мое внимание на его имя на странице, и я смогла прочитать его. Я поняла, что мальчик, изображенный на картинке, летал, и чувство, испытанное мною, было сродни полету, и под ложечкой у меня сладко заныло.

Я думала, когда засыпала прошлой ночью, о своих родителях — как бы они отнеслись к тому, что я лазаю по этим катакомбам, выискивая документы, относящиеся к почти полностью забытому мистеру Дж. А. Симингтону. Подобные разыскания были бы вполне естественными для них, но мне по-прежнему удивительно обнаружить, что существуют тысячи страниц, прошедших через руки мистера Симингтона, стоит только начать искать, а я как раз и занималась этим, пытаясь обнаружить их слабый след в библиотечных каталогах и архивах. Я отправляла десятки мейлов многочисленным библиотекарям, звонила некоторым из них, всячески им докучала, и все они охотно высказывали предположения о возможном местонахождении писем Симингтона. Часть его бумаг, по-видимому, осела в Рутгерсовском университете штата Нью-Джерси, но, насколько я могу судить, эти приобретения были сделаны еще в конце 1940-х годов, несомненно, до того, как началась его переписка с Дафной Дюморье. И вот пару дней назад я открыла еще один запрятанный в дальнем уголке муниципального архива Западного Йоркшира тайник с бумагами Симингтона, подаренными его вдовой вскоре после смерти мужа. Подробный каталог этого дара отсутствует, если не считать упоминания о входящей в его состав коллекции клише (более 3000 штук), огромном количестве, по-видимому, случайных газет и журналов 1920-х и 1930-х годов и о «разнообразной корреспонденции», как, не мудрствуя лукаво, назвали эту часть архива Симингтона. Было очевидно: мне необходимо садиться на поезд, отправляться в Йоркшир и рыться в архиве самой.