Дагги-тиц

— Пусть играют, где положено!

— А оттуда, где положено, вы их вышвырнули. Куда им теперь? Может, вообще убраться из страны? Чтобы не мешали строить торгово-развлекательные комплексы! В угоду новоиспеченным депутатам думы…

— Гражданин, попридержите язык, — сказал милицейский начальник Шурик. Это он худому старому дядьке в сизой куртке с медными пуговицами, с белой щетинкой на впалых щеках.

— Любопытно, как ваше требование сочетается с понятием «свобода слова», сударь? — поинтересовался старый дядька изысканным тоном.

— Я не сударь, а командир милицейского наряда.

— В таком случае представились бы, командир… Или вы привыкли воевать с детьми анонимно? Может, еще маску наденете, как в недавние времена?

— Охотно представлюсь, — запальчиво заявил Шурик. — Капитан Чурикин!

— Необходимо уточнение, — не согласился щетинистый дядька. — Вы не капитан, а капитан милиции. Большая разница. А я вот действительно капитан. Капитан Линейкин…

— Запомним, — пообещал капитан милиции Чурикин.

— Не трудитесь. Я сам напомню о себе…

…— Ребята, начали! — сказала в микрофон Зоя.

Зрители стояли на асфальте. Довольно много. (Малышня впереди.) Неподалеку выстроились цепочкой человек шесть милиционеров (приехали на второй машине). Правда, пока не мешали. Две камеры были теперь нацелены на «штурманят», а одна (видать, на всякий случай) повернута к милиции.

Зоя шагнула вперед.

— Жители города Брюсова! Сегодня день рождения нашего друга и руководителя Бори Голицына… которого мы звали Мелькером… — У Зои сбился голос, и показалось, что сейчас она всхлипнет. Но она помолчала и заговорила опять чисто и громко: — Прошлой весной он погиб из-за того, что всеми силами отстаивал интересы детей. Про это знают многие… Но сейчас не будем об этом… Мы хотели сегодня сыграть придуманный Борисом спектакль, но нас второй раз выкинули из нашего театра. Кафе оказалось важнее, там ведь деньги… Но мы все равно сыграем! Всю пьесу поставить на улице не получится, но финальную сцену мы вам покажем. Смотрите!..

И ударил из динамиков музыкальный сигнал…

«Ты не Инки. Ты котенок Оська! Такой же ловкий и смелый, как Альмиранте!.. Ты друг несчастной Беатриски, которую ради денег засунули в клетку „молочные“ жадюги! Сволочи, твари, нелюди! Те, кто убили Мелькера, кто гадит на всей планете… Но меня, Оську, им не достать, не поймать!..»

Он взлетел на бетонный барьер фонтана.

— А я бродячий котенок Оська!.. — разнеслось над сквером, над улицей, над зрителями.

Конечно, это был не его голос. Инки тоже пел, но из динамиков рвался отчаянно звонкий голос маленького храбреца Никитки. Однако Инки сейчас не думал об этом. Он сливался с песней. Он рвался вместе с ней в весеннее пространство.

Все эти крыши
И все заборы,
Домов заброшенных
Все этажи —
Весь этот город,
Да, этот город,
Мне этот город
При-над-ле-жит!

Город и правда принадлежал ему! Весенний, солнечный, сверкающий стеклами, шумящий тополями, которые уже окутывала коричневатая дымка набухающих почек… Это был Оськин город, Инкин город. Вся земля была его — назло всем гадам, которые хотели эту землю сожрать, затоптать, нарезать на куски и затолкать в банковские сейфы…

Потом Инки перескочил через забор на территорию кошачьей выставки — гибкий и бесстрашный. Он отбился от двух мешковатых сторожей, как юные рыцари отбиваются от нечистой силы. Он прыгнул к сколоченной из некрашеных палок решетке, за которой тосковала несчастная Беатриска.

Беатриска, ты совсем рехнулась?
Хорошо, что я тебя услышал!
…Хорошо, что Солнышко проснулось —
Красит в рыжий цвет котов и крыши.

Рыжее Солнышко-Юрасик возникло верхом на бетонном олене. Радостно замахало руками.

Оська рванул клетку, раскидал палки.

— Удирай отсюда, Беатриска!.. — разнеслось из динамиков. И… дальше тишина.

А потом в этой тишине отчетливо прозвучал голос Гвидона:

— Перерубили кабель, твари!

Инки обмер…

Но Оська не обмер. Он только чуть не заплакал от яростной обиды и за руку (за рыжую лапу!) выхватил Беатриску из остатков клетки.

…И он собрал все силы. Вдохнул в себя все отчаянье, всю жалость к Беатриске, все желание свободы — для нее и для себя. Все стремление оказаться сильнее тех, кто прячется за липкими черными джунглями зла. Не может быть, чтобы совсем не оказалось голоса, если хочешь пропеть свою песню изо всех сил!

Удирай отсюда, Беатриска!
Надо вольно жить на белом свете!
Счастье жизни вовсе не в сосисках —
Это знают все коты и дети! —

понеслось над сквером без всяких динамиков, отчаянной силой Инкиного желания и боли…