Дагиды

Автобус въехал на площадь, поиграл фарами и остановился точно перед нами. Одни пассажиры вышли и торопливо удалились, другие столь же быстро поднялись, и мы остались вдвоем на остановке.

Он посмотрел на меня, слегка кивнул и двинулся наискосок по направлению к собору: темно-зеленая колокольня, едва освещенная редкими прожекторами, зловеще фосфоресцировала в ночи.

Зачем я пошел вслед — не понимаю. Меня тянуло повелительное и загадочное влечение: я пытался восстановить в памяти события, в которых так или иначе играл роль этот незнакомец.

Он шел решительной походкой — звонкий ритмичный стук его каблуков вызвал в памяти картины военного времени, и я невольно ускорил и выровнял шаг. Этот подтянутый мужчина в темном костюме понемногу проступил из глубины моих воспоминаний. Он предстал передо мной в сапогах, в серой униформе, с кортиком у бедра.

Я когда-то попал в очень тяжелое положение, и дело грозило обернуться не просто неприятностями. Не помню всех обстоятельств: кажется, пришлось слепо довериться человеку, который в любой момент мог воспользоваться моей беспомощностью и злоупотребить моей информацией. Но этот вражеский офицер не предал меня. Вероятно, я остался жив благодаря его гуманности — безразличной и даже презрительной.

…Он обернулся и сделал знак рукой. Я повиновался и подошел ближе. Когда-то таким приблизительно жестом он дал мне понять, что я свободен. Слева, у входа в парк, сияла цветной иллюминацией ветряная мельница. На углу Контрэскарпа и Кольхокерштрассе он остановился и, щелкнув каблуками, резко повернулся. Мы стояли у двери маленького бара, он дружески пригласил меня.

Я вошел, не выразив ни малейшего удивления, и легкие металлические ленты сухо зазвенели над головой. В синеватом от табачного дыма углу сидели несколько молодых людей: они секунду рассматривали нас, потом снова склонились над своим столиком.

Теперь, когда представилась возможность лучше рассмотреть его лицо, я заколебался — сходство, правда, было, но, если учесть, сколько лет прошло… Тем не менее я, безусловно, знал случайного спутника: когда он заговорил, тембр голоса мне показался знакомым — низкий густой баритон. Тонкие губы едва шевелились на этом холодном, красивом, странно неподвижном лице. Глаза цвета бледной бирюзы поблескивали жестко и, вероятно, легко загорались жестоким огнем. Он сказал примерно следующее:

— Мы уже встречались, не так ли? Капризная судьба иногда скрещивает наши пути. Припоминаете?

Я слушал и ничего не мог понять. Выходит, мы встречались не один раз? Воспоминания сходились в расходились в сумасшедших узорах, мысли сталкивались и распадались, рождая яркие и нелепые видения. Кошмарный город вставал из небытия — в нем смешались монументы и здания самых близких и самых удаленных эпох и цивилизаций; среди гигантских портовых кранов воздвигались соборы; широкие пакгаузы раскинулись в публичных садах, где средь бела дня летели освещенные поезда; на асфальтовых двориках шекспировских замков под неистовым солнцем жарились бесчисленные купальщики… Мой спутник продолжал:

— Так припоминаете? Копенгаген, возможно, Лиссабон или Лондон. Ну, подумайте хорошенько. Вас еще сопровождала молодая рыжеволосая женщина, которая… — Он наклонился и шепотом уточнил: — …которая потом умерла.

Ледяная дрожь прошла у меня по телу. Сознание постепенно прояснялось. Все возвращалось на свои места: так в фильме, прокрученном наоборот, разрушенный дом вновь обретает архитектурную логику. Да, я видел этого человека несколько раз в жизни. Совсем не удивительно, что он сохранил воспоминание о Линде. Однажды увидев, никто не мог ее позабыть. Но то, что он знал о ее смерти, не зная даже имени, меня поразило. Линда умерла пять лет назад, сразу после нашей поездки в Данию, умерла в Лондоне.

— Откуда вам известно… — начал я, не осмеливаясь поднять глаза.

Гарсон принес бутылку рейнского вина, с должным почтением откупорил, наполнил два высоких бокала.

— Прозит! — Незнакомец даже не улыбнулся.

— Прозит!

Горло у меня сжалось, и я пил великолепное вино с трудом.

— Меня зовут Зодербаум, — сказал он. — Но есть и разные другие имена. Смотря по обстоятельствам…

Он говорил с легким акцентом, который придавал словам неожиданную мягкость.

— Не грустите, майн герр, расскажите-ка лучше об этой молодой рыжеволосой женщине. У нее было слабое здоровье, не так ли?

Я бы хотел что-нибудь узнать об этом человеке, но сразу стало понятно — бессмысленная это затея. И при этом его присутствие завораживало, лишало воли меня. Под его холодным, безжалостным взглядом я распутал горестный клубок моих воспоминаний. Рассказал о знакомстве с Линдой, о часах, проведенных с женщиной более чем странной, о местах, где мы побывали, о том, чем я пожертвовал ради нее. Рассказал о наших радостях и печалях, о тяготах артистической карьеры, о цене настоящего успеха…

Он слушал внимательно и равнодушно. К моему великому изумлению, два раза поправил даты и вообще вел себя так, словно я повторяю прочитанную им лекцию, а он лишь контролирует точность усвоения.