Дагиды

Мы перебрались через кучи всякого хлама, обогнули валяющиеся прямо на земле куски решетчатых оград, холмики собранного для сожжения колючего кустарника и наконец подошли к небольшому монументу, побуревшему от времени и непогод. Ограда была сломана, однако могильная плита, замшелая и потрескавшаяся, еще вполне плотно закрывала могилу. Из трещин исходил холодный, острый запах прели.

Жан Рэ нагнулся, укрепил среди камней свой огарок, вынул из кармана складной матросский нож и принялся очищать плиту от грязи и мха. Мало-помалу проступили полустертые буквы — надпись читалась с трудом, но без особого вероятия ошибки: «Эстер фон Шефер». Относительно прочтения некоторых букв наши мнения разделились, но, так и сяк заменяя, переставляя, мы сошлись на желательном варианте. Потом присели передохнуть на пороге низенькой часовенки. Жан Рэ сосредоточенно размышлял, покусывая ногти. Я, честно говоря, прикидывал, каковы на вкус местные блюда, коими обещали нас угостить, поскольку голод и жажда всерьез давали о себе знать.

Компаньон, без сомнения, угадал причину моего томления, так как после долгого молчания произнес:

— Пойдем поедим. Вернемся позднее. Так будет лучше со всех точек зрения.

Кладбище практически опустело. Многие свечи на могилах догорели, остальные едва трепетали. Часа через два здесь, безусловно, наступит… мертвая тишина.

Назойливые мысли помешали нам оценить еду должным образом. Все же мне показалось, что «Бернкастель доктор» не очень-то соответствует своей репутации. Хозяин отеля, несколько оттаяв, присоединился к нам в конце ужина и долго извинялся за однообразие меню, объясняя, что сезон заканчивается и он закрывает заведение. Узнав о нашем намерении еще побродить по городку, он снизошел до того, что даже доверил нам ключ. Мы расстались весьма довольные друг другом.

На кладбище среди разного брошенного у стен инвентаря Жан Рэ нашел кирку и лом. Вооруженный таким способом, он решительно приступил к атаке на могильную плиту Эстер фон Шефер.

Я держался несколько в стороне. Одно дело — рассказывать или читать о подобных экспедициях, и совсем другое — участвовать в них. На реальном кладбище, в блуждающих лунных бликах, в холодящем молчании почти деревенской ночи, когда запах влажной земли смешивается с запахом угасших прибрежных костров, в памяти всплывают воспоминания о страшных сказках и душу терзает неумолимый ужас свершающегося кощунства.

Мой компаньон просунул лом в самую широкую трещину разбитой плиты и налег всем телом на другой конец. Я слышал его прерывистое дыхание.

Обломок приподнялся, и я оттащил его в сторону. Чуть больше времени понадобилось, чтобы так же удачно поддеть и отодвинуть еще один кусок плиты. Мы взялись за него вместе и осторожно переместили, обнажив широкое отверстие.

Я чувствовал себя очень неуютно, по правде говоря, настолько скверно, что даже появление самой Эстер фон Шефер не ухудшило бы моего состояния. Я нервничал и дрожал — увы… от страха. Мне чудились за спиной мглистые глаза угрожающе нагнувшихся теней, и я украдкой косился по сторонам, ожидая самого худшего.

Жан Рэ, напротив, был совершенно спокоен. Этот человек вообще не ведал страха, он вел свою святотатственную работу деловито и уверенно.

Он был дьявольски уверен в себе.

Дьявольски… — верное слово.

От него исходила эманация инфернальной мощи, дерзости, доведенной до цинизма. Риск был его предназначением, звездой его темперамента.

Он достал электрический фонарик, лег на живот, просунул руку в черное отверстие.

— Иди посмотри, — сказал он глухим голосом.

— Что-то не хочется.

— Смотри, я тебе говорю.

Я очень неохотно нагнулся и бросил боязливый взгляд в яму. Она была не слишком глубока — метра полтора. На дне среди камней и щебенки лежал открытый, присыпанный землей гроб. В крышке возле песчанистого ската валялись ржавые гвозди, комья глины, пучки засохшей травы. Жан Рэ поднялся и шумно вздохнул.

— Так я и думал. Куколки нет дома.

На сей раз под «куколкой» он не имел в виду отсутствующего мертвеца.

* * *

Я спал беспокойно и видел во сне ликантропов, стрейгов, неуров. Потом Жан Рэ, профессор Рименшейдер, Эстер фон Шефер закрутили меня в пергаменты, как мумию в банделеты, и положили на могильную плиту в окружении мигающих свечей.

Только перед рассветом я уснул по-настоящему и поднялся поздно утром. Жан Рэ давно ушел и велел передать, чтобы я его ждал. Я спустился в холл, уселся в старое плюшевое кресло, принялся изучать медлительное течение Мозеля и листать грязные страницы журналов многомесячной давности. Мой друг появился в полдень. Он успел побывать у местного врача, посетил юриста и затем священника — человека незаметного и тщедушного, который оказался эрудитом столь замечательным, что Жан Рэ заподозрил его в секретной принадлежности к обществу Иисуса.